Турково-Саратовские рассказы - [28]

Не скажу точно, откуда вылезла эта классовая неприязнь, но, думаю, что из Великого Октября, когда Революция стерла социальные грани между людьми, обратив всех жителей страны в одну безликую «народную массу». В которой, сразу же после «рождения», началась сегрегация, по иным, чем ранее, признакам, в том числе и по умственному. Тем более, что Красные превозносили грамотность, знания, ученость и прочие нематериальные человеческие достоинства.

Человеческая «обезличка» не получилась. Уничтожили богатых и бедных, даже средняков прикончили. Стали все одинаково малоимущими. И что? Получили всеобщее равенство и братство? Нет! Общество не затихло как болото! Оно продолжало волноваться. Все живое борется за первенство. Люди тоже. Никому не под силу остановить эту борьбу, поскольку она заложена в нас самих. Даже конченные алкоголики и наркоманы, которые мало чего человеческого сохранили в своем облике, и те пыжатся друг перед другом, хотя бы разговорами о выпитых или принятых дозах. Люди всегда разобщаются, чтобы объединиться и объединяются, чтобы разобщиться.

И вот новосозданная «народная масса» сразу же разделилась на грамотных и неграмотных, на умных и дураков, на получивших образование и не получивших его, на трезвых и на пьющих. Естественно, что между этими, теперь уже не классами, а сегментами, тотчас началась игра в «Царя Горы». Каждый сегмент пытался показать, что он выше всех остальных. Грамотные воротили нос от неграмотных, трезвые от пьющих, трезвые образованные от трезвых без образования и так далее. Поэтому с первых дней Красные начали бороться, то с пьянством, то с неграмотностью, пытаясь сгладить волны житейского моря. Но это не помогало — общество никоим образом не успокаивалось. Выглади его в одном месте — оно забурлит в другом. Что мы и видим в борьбе футбольных болельщиков, поклонников людей искусства, уроженцев различных мест и прочих, и прочих народных сегрегациях44.

А поскольку, когда пьешь, учиться трудно или скорее невозможно, то в образованные выбивались, в основном, люди непьющие. Которые, естественно, чтобы подчеркнуть свое мнимое превосходство, записали всех, не получивших образование, то есть рабочих, в пьяницы. Хотя, мне кажется, единственная разница между интеллигенцией и рабочими заключается в бесхитростности рабочих. Они никогда не пытаются показаться иными, чем есть на самом деле, чего не скажешь об образованных людях. Эти запросто напустят такого туману, что конченный наркоман или алкоголик, будет смотреться великим художником или ученым, Хотя при более внимательном взгляде истину скрыть не удасться.

Но это, как говорится, «присказка не сказка — сказка будет впереди». Она нужна, чтобы лучше понять события, про которые я сейчас расскажу. Дело в том, что, и я, и Ирина, получили высшее образование и вращались в среде детей рабочих, которые перешли в новый, высший, по их недалекому мнению, сегмент — интеллигенцию, где каждый рабочий человек считался безбашенным и насквозь пропитым. С какой-то стороны, такое отношение легко объяснялось тем, что у городских интеллигентов, дома, в деревнях, оставались пьяные отцы — крестьяне и рабочие. Поэтому противостояние год от года только усиливалось, с ростом числа тех, кто получил высшее образование.

Светлана уезжала в Саратов. Не помню почему раньше нас — видимо ей нужно было подготовится к институту. Не помню…

Поезд на Саратов шел из Балашова через разъезд Летяжевку, что в десяти километрах от Турков. И мы с Ириной отправились провожать Светлану на поезд. Есть в русском народе такая привычка — провожать друг друга до поезда, да самолета, до последнего приюта. Дойти толпою до последней черты и бросить одного.

От Турков до Летяжевки ходил местный поезд, который Ирина называла Турковским экспрессом, из двух или трех старых плацкартных вагонов. Двигался он достаточно медленно и делал, по-моему, две или три остановки на этом недлинном пути.

Летяжевка45 — достаточно крупный разъезд с четырьмя или пятью рельсовыми путями. При этом Турковский экспресс подходил к левому крайнему пути разъезда, а поезд на Саратов — к правому, поэтому, приехавшие на нем, организованной толпой, переходили через все рельсовые пути. Что было очень неудобно, поскольку движение на ветке Ртищево-Балашов было на редкость оживленным. Я несколько раз пересаживался в Летяжевке и каждый раз при переходе путей приходилось пережидать проходящий состав. Удивительно — сколько же поездов ходило там.

«И какой русский не любит быстрой езды» — сказал Гоголь, тем самым подчеркнув проворство и торопливость русского народа, порою в ущерб собственному здоровью или даже самой жизни. Провинциалы обвиняют москвичей в поспешности, но это неправда. Проводя летние месяцы в различных провинциальных городах России, я заметил, что местные ходят не медленее москвичей, если не быстрее. Просто в таких городах людей намного меньше и быстрота их перемещения не производит такого впечатления, как орды москвичей, выходящих из метро или штурмующих дешевые супермаркеты на новогодних распродажах.

Спешка неоднократно приводила к трагедиям. Я насмотрелся на множество ужасных результатов прыти, и пешеходов, и мотоциклистов, и водителей на дорогах страны. В той же Летяжевке несколько раз попадали люди под поезд, причем один случай был совсем недавно. Кроме поспешности русские страдают еще синдромом «края» подходя непосредственно к тому месту, где начинается опасность. Выдержать интервал они не могут. Я постоянно наблюдаю, как в любую погоду, пешеходы, переходя улицу, становятся на самый краешек бортового камня, в метро или на железной дороге — на самый край платформы. Зачем? Они, по-моему, и сами не знают зачем. Вот тянет их какая-то неведомая сила (наверное глупость или сознание собственной ненужности) подойти поближе-поближе к опасности, как бы бравируя своим пренебрежением к ней. Ну, как всегда, до поры до времени. В Летяжевке на моих глазах убило мужчину, который слишком близко подошел к проходящему поезду, упавшей с него доской. Стой он метра на два подальше жил бы и жил, а потом все равно бы умер и даже, возможно, с гораздо большими страданиями. Так и не поймешь — что же лучше?