Турково-Саратовские рассказы - [25]

Последующие мои встречи с рыбопродуктами были такими же неудачными.

Когда мне было четырнадцать лет, буквально за месяц перед воспалением аппендицита, мать купила банку шпрот. Неожиданно для себя самого, я почувствовал, что их запах меня привлекает. Я подошел и вытащил, безо всякой вилки, прямо за хвост, одного малька. Дав стечься маслу, я отправил его в рот и испытал удовольствие. Я взял, теперь уже вилкой, и отправил в рот второго малька. Потом — третьего. Так и не заметил, как съел целую банку. Мамка была в восторге. Она рассиялась от того, что я наконец-то осознал вкус рыбы и начала строить планы относительно того, что мне надо попробовать еще и кильку… Но у моего желудка были иные планы. Он только и мечтал, как бы возвратить все съеденное обратно. Не прошло и получаса как меня начало рвать. Да так круто, что потом часа два я лежал в лежку.

А потом был аппендицит.

И с тех пор, я называл шпротный паштет не иначе, как рвотный.

Став старше я всегда избегал рыбных блюд, будь то рыбный суп, котлеты, икра или вобла. Но однажды мои друзья по аспирантуре уговорили меня на вяленого леща с пивом. Недаром говорится, что за компанию жид удавился. Лучше бы я удавился, чем поддался на их уговоры! Всю ночь меня рвало с часовыми интервалами. Утро я встретил бледным, как смерть, с синюшными мешками под глазами и такой слабостью, что еле-еле доходил до окна, чтобы посмотреть (как мне тогда казалось — в последний раз) на этот мир.

В тот день произошло еще одно очень прискорбное, Я бы даже не постеснялся назвать его постыдным, событие, которое я описал в рассказе «Мама, ведь ты ударила саму себя» И которое очень далеко от Турково-Саратовских рассказов.

Поэтому все разговоры о рыбе вызывали у меня только отвращение.

Ирина знала, что я не люблю рыбу, поэтому Никогда не готовила мне ее. Да и сама она не была какой-то ярой любительницей рыбных блюд. Как говорится — «Есть — можно съесть» Но не более того.

А в тот день Галина Константиновна принесла трех наисвежайших карасиков, которых, как она сказала, купила по дороге домой у мальчишек, только что выловивших их из Хопра. Она решила приготовить традиционных карасей в сметане.

Ирина не настаивала чтобы я их ел. Но, как только из кухни донесся до меня аромат жареных карасиков, то я сразу понял, что это кушание совсем иное, чем то, что мне доводилось пробовать до сих пор. Это был — восторг! Это был — шедевр! Это было — объедение! То, что называется — пальчики оближешь!

Съев первые кусочки, я рассыпался в похвалах, и Галине Константиновне, и мальчишкам. за то, что они их выловили, и Хопру за то, что вырастил такие экземпляры. Я хотел разом съесть всех трех карасей, не поделившись ни с кем. Но не тут-то было!

Глотув очередной кусочек, я почувствовал резкую боль и давление в горле. Я сглотнул, но боль только усилилась Мне хотелось кашлянуть, но не получалось. Я понял, что подавился рыбной костью. О какая костистая рыба — карась!

Дергаясь туда-сюда я ничем не мог помочь себе. Боль становилась не скажу, что нестерпимой, но очень и очень тягостной. Горло распирало, на желудке мутило, к тому же на меня накатил страх смерти. Иринка сказала, что надо срочно идти в больницу. Здесь, в Турках, все рядышком и врач щипцами за минуту вынет из меня эту гадость. Она еще продолжала говорить, когда мне пришло на память, что в таких случаях всегда пользуются хлебным мякишем. Я быстро наковырял его целую ладонь. Галина Константиновна подала мне чайник и я хлебанул прямо из носика, пытаясь проглотить весь тот размокший хлеб, которым я набил рот.

Глоток-другой, что-то дернулось туда-сюда в горле и я, почувствовав острую боль, как будто бы меня изнутри полоснули ножом, ощутил, что размокший хлеб потоком ухнул в мое горло, как вода в отверстие унитаза, с каким-то чмокающим звуком.

Я сглотнул — кость исчезла! Слава Богу! Но боль осталась! Решив продезинфицировать горло и привести себя в равновесное состояние, я выпил маленькими глоточками целый стакан водки. Отчего опьянел, разомлел и успокоился. К ночи успокоилось и мое горло. Хотя, встреченный через несколько дней, врач сказал, что лучше было бы все-таки вытащить — как бы кость не впилась в кишечник и не привела бы к нагноению и операции. Я на минуту сильно струхнул, но в молодости существует так много радостей, что той же ночью я начисто забыл об этом предупреждении.

С той поры я даже не смотрю в сторону рыбы, наложив на нее строгое табу. «Пусть едят другие» — говорю я, перефразируя известную латинскую поговорку. Может во мне живет память дальних-дальних предков, один из которых был рыбой и я не в состоянии есть своих соплеменников.

Вечер с керосиновой лампой

Ретро во все века было в моде. Я уверен, что в бронзовом веке, каменные топоры составляли предмет зависти и, естественно, моды.

Человечеству свойственно боготворить все старое, старинное43, уже умершее или только еще умирающее. Видимо, это побочный эффект, заложенного в наше сознание, уважения к старшим, к предкам, без которого мы бы заботились только о своем потомстве, оставляя старых и немощных умирать с голоду. И, также, как мы пестуем своих больных слабеющих родителей, мы носимся вокруг всего старого, развалившегося, позабытого и никчемного. В разумных пределах это даже и неплохо, но, когда разумность теряется, прорастает мерзкая некрофилия. У русских, как и у большинства варварских народов, уничтоживших Античную цивилизацию и захвативших Европу, рамки разумности очень расплывчаты. Видимо поэтому мы и поклоняемся умершему Богу, верим в чудодейственность трупов (святые мощи) и, в довершение всего, выставили напоказ мертвую голову своего коммунистического вождя.