Турково-Саратовские рассказы - [23]

Я взял ее за плечи, прижал к себе, хоть и понимал, что ничем не могу ей помочь…

Немного уняв слезы, Ирина продолжила рассказывать, что на столике был настольная лампа, которую она зажигала по утрам, собираясь в школу. На лампе был плотный абажур и она освещала только стол, рисуя на нем яркий световой круг. А зимой на ту сторону улицы приходил волк. Собаки в доме не было, поэтому, кроме нее об этом никто не знал. Волк смотрел на нее, а она на него. Его глаза блестели зеленоватым огнем с красноватыми искрами. Она не боялась его, а, наоборот, прижималась лицом к холодному стеклу, чтобы получше разглядеть его. Волк тоже несколько раз делал попытку подойти поближе, но не решался.

Отдельную комнату в их доме снимал гинеколог, работающий в больнице. Он был не из местных, приехавший по распределению, поэтому своего дома у него не было. В комнате он поставил смотровое кресло и Иринка с подругами постоянно на него залезали, играя во врачей. А он их гонял и, разозлившись, даже стал запирать дверь.

На этих словах, Ирина залилась горькими слезами и я понял, что утренник воспоминаний закончен. И, если мне все-таки, хоть чуть-чуть жаль любимую женщину, то отсюда надо бежать как можно скорее.

Что мы и сделали…

Но, спустившись с крыльца, напоролись на Дядю Толю, пребывавшего в отменном настроении духа, вызванного возвращением с рынка, где он удачно продал, гонимый41 им, самогон. Увидев нас он стал настойчиво зазывать, особенно меня, осмотреть его самогонный завод, «маленький Кристалл», как он его называл. Я видел гримасу отвращения на лице Ирины, но мне, лично, очень хотелось посмотреть как все это дело происходит. Ведь может быть (так оно и получилось) первый и последний раз предоставляется такая возможность.

Мы прошли сквозь рядок небольших деревцев в глубь участка, где раскинулся огромный огород. «Буряк!» — гордо произнес Дядя Толя. Самогон растет! Дойдя до здания, похожего на нужник, от которого пахло именно «тем», он с гордостью распахнул дверь, а сам, с демонстративным поклоном, отошел в сторону. «Глядите» — с деланой скромностью сказал он.

Внутри было полутемно, горел огонь в газовой горелке, стоял какой-то бак на трех ножках, немыслимое сплетение трубочек, пыли и в углу — огромная стеклянная бутыль, в которую каждую секунду капала мутная капля. «Пока на рынок ходил — во сколько накапало!» — похвалился он, постучав ладонью по боковушке бутылки.

— Не желаете? — обратился он ко мне с показным «Вы».

Я промолчал. Он расценил мое молчание, как знак несогласия.

— А я желаю — продолжил он и я заметил, что в его руке, как в руке фокусника, невесть откуда появилась старая солдатская алюминиевая кружка, которую он подставил под падающие капли.

В этот момент я почувствовал, что меня тянут за рубашку…

Надо было ретироваться, тем паче, что ему, пока не накапает ощутимое количество спиртного, до нас никакого дела нет.

Мы вышли на свежий воздух и Ирина торопливым шагом направилась к выходу. Но на середине пути она вдруг приостановилась и изменила направление. Мы прошли немного влево.

— Ты не представляешь себе какой здесь был прекрасный вишневый сад. Вот это, это и вот здесь — она водила рукой направо и налево — это все были вишни. Как они цвели! Заглядение! Белым-бело!

Мы прошли чуть дальше.

— А здесь были яблони и груши. Обалденные груши. — Она махнула рукой в пустоту — Вот с этого дерева я особенно любила. А как назывался этот сорт не знаю!

Она засмеялась, но было видно, что в ее глазах блеснули слезы.

— Все вырубил, гад! Все! На свой буряк, будь он проклят!

Я так и не понял, кто должен быть проклят — Дядя Толя или буряк, или все они вместе, потому что у Иринки опять хлынули слезы.

Я попытался их осушить своими губами, но она завертелась, будто бы хотела убежать от меня. На рыхлой почве я поскользнулся, она вырвалась и побежала к выходу.

Я догнал ее, когда она стояла у огромного железного бака для воды и задумчиво глядела на него.

— А ты знаешь, что это такое? — спросила она у меня — слышалось, что в ее голосе пропали слезы.

— Бак для сбора дождевой воды. — ответил я.

— Нет, это моя тетрадка, моя школьная доска.

Пошарив в траве около бака, она вытащила, нет не белый мел, а кусочек желтоватого ракушечника-гравия. И стала писать задачу на стенке.

Хотя она стала писать не школьную задачу, а настоящую, жизненную задачу, которую можно увидеть на фото. Задачу всей нашей жизни, за неправильное решение которой я поплатился прожитыми впустую годами. Хотя жизнь такая сложная штука — впустую ли?

— Вот как удобно — сказала она мне. — Ошибся — можно стереть.

И тут же какой-то тряпочкой, обмакнув ее в бак, она стерла написанное.

— А в жизни так не сотрешь… — грустно добавила она.

— Потом, когда задача сходилась с ответом, я переписывала ее в тетрадку — поэтому у меня никогда не было помарок.

— А как же зимой — спросил я.

— Зимою, конечно нет, хотя пока мороз не очень сильный, в рукавичках можно было писать и ладошкою стирать. Заодно и погулять вокруг дома.

— Как здорово было… — мечтательно прикрыв глаза, произнесла Ирина и я заметил, что ее глаза снова наполняются влагой. Но теперь, и это было хорошо заметно, слезами радости.