Турково-Саратовские рассказы - [22]

Фу-х — вампиры остались там, где им и полагается быть — во мраке. Снаружи радостно светило летнее солнце и мне даже показалось, что тут слишком жарко. Но это, наверняка, было последствие испуга.

Больше я ни разу не заходил внутрь. Мне хотелось сфотографировать внутренности мельницы, но вспышки у меня с собой не было. Потом как-то я приехал со вспышкой, но неожиданно села батарея40. Так и не удалось мне еще раз насладиться (или ужаснуться) видом этой груды металлолома. Черт, живущий на этой мельнице, не пускал меня вовнутрь.

Но вечерами мне нравилось приходить к мельнице и смотреть как из ее стен в охоте за вечерними комарами вылетают летучие мыши. Эти твари умудряются пролезать в невероятно узкие щели, в которые кажется и пролезть-то невозможно. Зрелище восхитительное — на бревенчатой стене понемногу вырастает черная «капелька», которая падая вниз с отвратительным писком, разворачивается в нечто ужасное с когтями на крыльях. Наверное поэтому они и наводили на людей такой суеверный ужас, что появлялись прямо из стен.

Но не только этом пугающи летучие мыши. Их полет настолько хаотичен и ступенчат, что уследить за ним нет никакой возможности. Рывок — и мышь исчезла, чтобы потом, возникнуть совершенно в ином месте. Как будто бы она овладела секретом телепортации. А анабиоз в который вампиры впадают днем. Ведь холодные, как мертвецы, но оживают! И впрямь — воскрешение из мертвых! Поверишь, что Христос и Бэтмен — одно лицо.

И еще одно меня всегда восхищало в летучих мышах. Хотя это тоже пугает. Их фантастическая координация движений и определение препятствий. Ведь пролетают над тобою, на бреющем полете, так близко, что чувствуешь холодок, исходящий от них. Но никогда не зацепят, даже, если шарахнешься, завопишь, замашешь руками. Чтобы не произошло столкновения не будет.

В довершение, скажу, что несмотря на то, что я отметил положительные стороны руин — их романтичность, таинственность, притягательность, я все равно ратую за их восстановление. Пусть восстановленный объект лишится ореола таинственности, пусть он станет менее романтичным, может он станет привлекать меньше народа, но он будет нести в мир свою эстетическую идею, ради которой его, собственно говоря, и воздвигли наши предки. Которым, на самом деле, было абсолютно все равно из какого материала и какими инструментами он будет сделан. Их волновал только тот эмоциональный отклик, который будет возникать в душах, видящих постройку людей.

Вишневый сад

Однажды Ирина пригласила меня посмотреть старый алекаевский дом, в котором, по-прежнему, жил ее отец. У дома этого интересная история, но, к сожалению, она — тема другого рассказа. Родители Ирины разошлись, причем разошлись очень давно, когда ей не было и девяти лет. Поэтому почти все школьные годы она провела в новом. Но в старом оставалось ее, самое раннее, самое счастливое время, когда не надо было ходить в школу, учить уроки, а можно было ни о чем не заботиться и играть весь день.

Отец Ирины, которого она называла не иначе как «Дядя Толя» пил и пил крепко, порою, от этого, теряя разум. Российское пьянство и, связанная с ним, неустроенность быта — причина почти всех разводов в этой стране.

По пути я заметил, что Ирина сильно взволнована, но совсем не тем радостным волнением, которое часто возникает при посещении мест связанных со своим детством, а каким-то нехорошим болезненным волнением, какое бывает, когда идешь в больницу навещать знакомого человека. Подойдя к калитке, Ирина неожиданно начала довольно сбивчиво объяснять, что не любит здесь бывать и что, вообще, она здесь сто лет не была и прочая и прочая. По всему чувствовалось, что ей действительно больно здесь бывать.

Я не понимал — отчего? И, конечно, не мог понять, поскольку о пьянстве имел лишь поверхностное впечатление. Да, я видел пьющих людей, знал пьющие семьи — в школе со мною учились дети из таких семей, но все это наблюдалось только издалека. С таким детьми я почти не дружил, в квартиры к ним никогда не заходил. И что там творится, о чем там говорится никогда не знал. Если честно, то мои знания о российском пьянстве ограничивались фильмами с Никулиным и Вициным, да и карикатурами в журнале «Крокодил». То есть, в юмористическо-сатирическом ключе.

Мы поднялись на крыльцо и я распахнул дверь. Дом, достаточно большой, снаружи, изнутри казался огромным из-за полного отсутствия мебели и совершенно голых стен. Окна, неприкрытые занавесками, казались просто проломами в стене. Пол был грязный, усыпанный каким-то мелким мусором, песком ли, штукатуркой ли — кто знает. И, насмотря на то, что в дальнем углу стояла застеленная кровать, казался нежилым и давно покинутым.

Ирина подвела меня к окну и стала рассказывать, где стояла ее кроватка, что перед окном был ее столик, на котором она любила играть, потому что он хорошо освещался. В ее голосе начали появляться слезы. Что вот там, где темное пятно, висели ходики, которые так громко тикали, что она слышала их на улице. Потом она обвела взглядом ободранные стены с остатками обоев и, сказав: «здесь было так уютно», залилась слезами.