Тургенев в русской культуре - [95]

. Именно этим обосновывался отзыв Обществом любителей российской словесности приглашения, по ошибке направленного в «Московские ведомости». Однако на торжественном приеме, который в честь участников празднества давала 5 мая Московская городская дума, Катков не только присутствовал, но и выступил, после чего произошел инцидент, описанный юристом А. Ф. Кони. Под впечатлением «тонкой и умной», по мнению мемуариста, речи Каткова, которая на сей раз носила обтекаемо-умиротворяющий характер, к оратору потянулись с бокалами слушатели, в том числе и некоторые из тех, кто намеревался устроить ему обструкцию; Катков же, в свою очередь, сделал примирительный жест в сторону Тургенева, которого, поясняет Кони, «перед тем он допустил жестоко “изобличать” и язвить на страницах своей газеты за денежную помощь, оказанную им бедствовавшему Бакунину». Далее произошло следующее: «Тургенев отвечал легким наклонением головы, но своего бокала не протянул. Окончив чоканье, Катков сел и во второй раз протянул бокал Тургеневу. Но тот холодно посмотрел на него и покрыл свой бокал ладонью руки». Это не оставляло ни малейших сомнений в том, что примирение, с точки зрения Тургенева, невозможно, о чем свидетельствует и воспроизведенный мемуаристом разговор: «После обеда я подошел к Тургеневу одновременно с поэтом Майковым. “Эх, Иван Сергеевич, – сказал последний с мягким упреком, – ну зачем вы не ответили на примирительное движение Каткова? Зачем не чокнулись с ним? В такой день можно все забыть!” – “Ну, нет, – живо отвечал Иван Сергеевич, – я старый воробей, меня на шампанском не обманешь!”»[277]. С точки зрения Волгина, в этой ситуации «Тургенев поступил как истинный европеец»[278].

Достоевский, состоявший с Катковым в тесных деловых отношениях (в «Русском вестнике» в это время публикуются «Братья Карамазовы», а в одиозных, с точки зрения либералов, «Московских ведомостях» будет опубликована Пушкинская речь), сцену эту, о которой ему, как он утверждает, рассказал «сам Тургенев», счел оскорбительной [Д, 30, кн. 1, с. 199], хотя поведение Тургенева в данном случае совершенно предсказуемо и обоснованно, в отличие от его собственного – на прошлогоднем (13 марта 1879 года) литературном обеде в Петербурге, когда он позволил себе откровенно провокативную выходку против Тургенева, в честь которого и организовано было мероприятие. В частности, поэтому он и ожидал демарша со стороны тургеневской «партии» на Пушкинских торжествах. Однако никакого демарша не планировалось и не было – напротив, по собственному его признанию, Тургенев с ним «был довольно мил» [там же, с. 178], а на том самом Думском обеде с приправой «a la Катков», даже «любезно подбежал» [там же, с. 182] к нему.

И, наконец, в-третьих – красноречивая деталь: председатель Общества любителей российской словесности С. А. Юрьев еще до начала торжеств предложил Тургеневу издать его речь отдельной брошюрой – однако Тургенев от оказанной чести категорически отказался: «Я понимаю, чтобы Общество напечатало все речи – для раздачи членам и, пожалуй, для продажи; но одну мою речь печатать я ни за что не соглашусь» [ТП, 12, кн. 2, с. 246].

Таким образом, либеральная партия в лице ее «шефа» [Д, 30, кн. 1, с. 182] Тургенева ничем Достоевскому не угрожала и ни от чего не намеревалась его отстранять, более того – способствовала его успеху на торжествах. Достоевскому померещилось, что его в очередной раз «обошли», не пригласив на «совещание у Тургенева», вызванное некоторыми изменениями формата мероприятия (оказалось возможным включить в церемонию элементы театрализации с участием актеров, которые ранее были отменены в связи с трауром по умершей императрице Марии Александровне). В ходе этой обратной корректировки программы «враждебная партия» предложила Достоевскому прочитать пушкинского «Пророка», абсолютно точно угадав и его настрой, и ту роль, которую он на себя примеривал, и даже ключевую идею его речи – и тем самым посодействовав полноте воплощения его замысла и его триумфу.

Тем не менее миф о враждебных происках и интриганских действиях Тургенева против Достоевского настойчиво поддерживается, несмотря на общедоступность опровергающих его документов, и превращается в концептуальную подоплеку другого мифа – о якобы распущенном Тургеневым слухе про сумасшествие Толстого и/или о злонамеренном воспрепятствовании встрече двух гениев.

И тут бесценным свидетелем и невольным адвокатом Тургенева оказывается опять-таки Достоевский. Похоже, сама судьба распорядилась так, чтобы он на время Пушкинских торжеств был разлучен с женой, ибо благодаря этому появились его подробнейшие письменные отчеты – «бюллетени», как он сам их называл, – обо всех происходящих событиях.

Воспроизведем вновь ключевой в данном случае источник информации. 27 мая 1880 года, то есть на четвертый день своего пребывания в Москве, Достоевский, в ряду других обстоятельств, сопутствующих подготовке к празднику, называет и следующее: «Сегодня Григорович сообщил, что Тургенев, воротившийся от Льва Толстого, болен, а Толстой почти с ума сошел и даже, может быть, совсем сошел» [Д, 30, кн. 1, с. 166]. В письме от 27–28 мая, то есть написанном буквально вдогонку предыдущему, он вновь касается этой темы: «О Льве Толстом и Катков подтвердил, что, слышно, он совсем помешался. Юрьев подбивал меня съездить к нему в Ясную Поляну: всего туда, там и обратно, менее двух суток. Но я не поеду, хоть очень бы любопытно было» [там же, с. 168].