Тургенев в русской культуре - [82]
Ставрогин, пленивший своего создателя [см.: Д, 29, кн. 1, с. 148], на каком-то этапе работы над романом видевшийся ему новым человеком, носителем истины, трагической фигурой, центром и смыслом художественного мира (в черновике: «Всё заключается в характере Ставрогина. Ставрогин всё» [Д, 11, с. 207]), в самом романе – ходячая пустота, живой труп, симулякр, под который все по очереди тщетно пытаются подставить высокие и страшные смыслы, великую миссию, но оборачивается это – пшиком. Зараженные Ставрогиным разнонаправленными агрессивными идеями, гибнут, придавленные их угрюмой тяжестью, бесы поневоле Шатов и Кириллов. «Степан Трофимович правду сказал, что я под камнем лежу, раздавлен, да не задавлен, и только корчусь; это он хорошо сравнил», – о себе, и не только о себе, говорит Шатов. В его же словах, обращенных к Ставрогину – «Мы два существа и сошлись в беспредельности… в последний раз в мире» – есть не только восхитившая многих исследователей глобальность притязаний и самоощущения, но и ее неизменная оборотная зловещая сторона: герои-идеологи Достоевского действительно существуют в беспредельности – в космической пустоте, из недр которой они хотят диктовать укоренному в привычках, пороках и достоинствах, то есть в обыденности, в нормальной жизни, миру измысленные ими там идеи. Только из этой пустоты идеи Ставрогина могут казаться новым словом, словом обновления и воскресения, только в отсутствии подлинной веры и любви можно целовать следы ног Ставрогина. «Посмотрим, как вы будете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве», – предчувствует Павел Петрович Кирсанов смертельную опасность этой умозрительной эквилибристики в «беспредельности».
Человеком Шатова делает не поклонение Ставрогину, а «плаксивое идиотство», как называет это Петр Степанович, по отношению к жене, вернувшейся к нему рожать чужого (опять-таки ставрогинского!) ребенка, и он мчится продавать револьвер, чтобы получить деньги на обыденные нужды, и по дороге думает о том, что «убеждения и человек – это, кажется, две вещи во многом различные» (ср.: «…он слишком оскорбил меня своими убеждениями»!), и жаждет забыть об этом «старом ужасе», и чувствует себя обновленным и счастливым. Но круговая порука безумия стягивает вокруг него мертвую петлю и заставляет этих «людей из бумажки», вопреки их собственному желанию и разумению, но в угоду все тем же вброшенным из «бесконечности» идеям уничтожить Шатова, хотя и вырывается у одного из них, словно даже помимо сознания и воли, из самых недр потрясенной души: «Это не то, нет, нет, это совсем не то!».
Ставрогинский «черт» Верховенский, по ставрогинскому же рецепту осуществив кровавый эксперимент по цементированию «материала», заставив «наших» довести до логических последствий нигилистические игрища, в которые они так бездумно вовлеклись, ускользает от возмездия, чтобы вселиться в нового хозяина, тем более что без него и уничтоженных им Шатова и Кириллова от Ставрогина остается одна лишь внешняя оболочка – обреченный петле «гражданин кантона Ури».
В свою очередь государственная администрация в лице губернатора и его приспешников демонстрирует абсолютное бессилие и безмыслие в сочетании с амбициозностью, переходящей в критической ситуации в полную растерянность, и всецело соответствует той характеристике, которая не вошла в окончательный текст, но отработана в нем по полной программе: «Вся наша администрация, взятая в совокупности, в своем целом, по отношению к России есть только одно – нахальство» [Д, 11, с. 158].
«Проклятый психолог» Тихон остается за рамками сюжета, даже если соответствующую главу восстановить в правах. Хромоножка, которую нередко выставляют носительницей мистических прозрений, отвратительна своей зловещей двойственностью, насурмленностью и лакейскими братниными ужимками – с одной стороны, кликушеством – с другой. Обвинения в самозванстве, брошенные ею Ставрогину, бумерангом возвращаются обратно, ибо она – миф, тщательно культивируемый собственным братом («Мария Неизвестная, урожденная Лебядкина»), и в то же время – мифотворица, создающая брату условия для скандальных выходок в гостиной Варвары Петровны, сочиняющая про себя историю непорочного зачатия (о ребеночке плачет, а мужа не знает) и убийства собственного ребенка, то ли мальчика, то ли девочки, уже по другому, литературному, образцу. В этой «святой идиотке»[240] и близко нет той подлинности, глубины и силы религиозного переживания, той незапятнанной грязью «профессии» нравственной, душевной чистоты, которыми щедро наделена Соня Мармеладова.
Таким же ряженым выглядит другой представитель «народа» – Федька Каторжный, в уста которого вкладываются витиеватые разоблачительные речи по адресу Верховенского-сына. Русский мужик был «таинственным незнакомцем» [ТС, 8, с. 355] не только для либерала Павла Петровича и нигилиста Базарова, но и для идеологов Достоевского – на сей счет исчерпывающе точно высказался Порфирий Петрович: «Современно-то развитый человек скорее острог предпочтет, чем с такими иностранцами, как мужички наши, жить». Пронзительным рефреном сквозь «Записки из Мертвого дома» проходит мысль о непреодолимой пропасти между интеллигентом Горянчиковым и окружающими его каторжниками из простонародья. «Ничего нет ужаснее, как жить не в своей среде» – вырывается из глубины души величайшего противника теории среды, потрясенного осознанием своей разделенности «с простонародьем глубочайшею бездной» [Д, 4, с. 198]. Беспросветным мраком и бессмысленной жестокостью, ужасающими даже на фоне каторжного быта и нравов, пронизана вставная новелла о крестьянской жизни – «Акулькин муж». По контрасту с этим навязанным ему мучительным каторжным опытом и вопреки ему, Достоевский и вымечтал
Послевоенные годы знаменуются решительным наступлением нашего морского рыболовства на открытые, ранее не охваченные промыслом районы Мирового океана. Одним из таких районов стала тропическая Атлантика, прилегающая к берегам Северо-западной Африки, где советские рыбаки в 1958 году впервые подняли свои вымпелы и с успехом приступили к новому для них промыслу замечательной деликатесной рыбы сардины. Но это было не простым делом и потребовало не только напряженного труда рыбаков, но и больших исследований ученых-специалистов.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Монография протоиерея Георгия Митрофанова, известного историка, доктора богословия, кандидата философских наук, заведующего кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, написана на основе кандидатской диссертации автора «Творчество Е. Н. Трубецкого как опыт философского обоснования религиозного мировоззрения» (2008) и посвящена творчеству в области религиозной философии выдающегося отечественного мыслителя князя Евгения Николаевича Трубецкого (1863-1920). В монографии показано, что Е.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.