Тургенев в русской культуре - [68]

, принять не могу и что спим мы до одиннадцати, то приезд его в 10 часов утра я принял за ясный намек, что он не хочет встречаться со мной и сделал мне визит в 10 часов именно для того, чтобы я это понял». Запись в дневнике Анны Григорьевны от 28 июня начинается так: «Сегодня мы встали в десять часов. Федя отправился к Тургеневу, у которого просидел часа с полтора»[217]. Достоевский пишет, что пошел к Тургеневу в 12 часов и «застал его за завтраком». Но тут есть нестыковка, так как в дневниковой записи Анны Григорьевны от 26 июня сказано, что ее муж в этот день заходил к Тургеневу, но его не застал, «потому что тот бывает дома только до 12 часов дня». Скорее всего, Достоевский появился у Тургенева около одиннадцати часов, следовательно, ответный визит Тургенева состоялся не намного раньше, чем визит к нему Достоевского.

Впрочем, вполне вероятно, что Тургенев действительно стремился предельно формализовать ответный жест вежливости, избежав нового свидания. Его собственные комментарии баденской встречи с Достоевским появятся не сразу после нее, а в связи с полученным им от Анненкова известием о том, что в Чертковскую библиотеку, специализирующуюся на собирании рукописей и издающую журнал «Русский архив», на имя ее заведующего П. И. Бартенева был прислан «отчет» о баденском визите Достоевского к Тургеневу. В ответном письме Анненкову Тургенев лаконичен: «Ну, однако, удивили вы меня сообщением известия об письме Достоевского (что это он – в этом нет ни тени сомнения). Вот после этого и пускай к себе соотечественников… Молодца!» [ТП, 7, с. 16]. Но к этому письму приложено (по «благоусмотрению» адресата переслать по назначению) официальное послание к П. И. Бартеневу, в котором излагается тургеневская версия события. Приведем его почти полностью:

«22 декабря 1867 (3 января 1868). Баден-Баден

Милостивый государь Петр Иванович!

До сведения моего дошло, что в Чертковскую библиотеку прислано на Ваше имя письмо с подписью г-на Ф. М. Достоевского и что в этом письме, которое должно явиться в свет не ранее 1890 года, изложены им мнения возмутительные и нелепые о России и русских, которые он приписывает мне. Эти мнения, составляющие будто бы мое задушевное убеждение, были высказаны мною, по уверению г-на Ф. Достоевского, в его присутствии, в Бадене, нынешним летом, во время единственного посещения, которым он меня почтил. Не говоря уже о том, насколько может быть оправдано подобное злоупотребление доверия, я вынужденным нахожусь объявить со своей стороны, что выражать свои душевные убеждения пред г. Достоевским я уже потому полагал бы неуместным, что считаю его за человека, вследствие болезненных припадков и других причин, не вполне обладающего своими умственными способностями; впрочем, это мнение разделяется многими другими лицами. Виделся я с г-м Достоевским, как уже сказано, всего один раз. Он высидел у меня не более часа и, облегчив свое сердце жестокою бранью против немцев, против меня и моей последней книги, удалился; я почти не имел времени и никакой охоты возражать ему; я, повторяю, обращался с ним как с больным. Вероятно, расстроенному его воображению представились те доводы, которые он предполагал услыхать от меня, и он написал на меня свое… донесение потомству.

Не подлежит сомнению, что в 1890 году и г-н Достоевский, и я – мы оба не будем обращать на себя внимания соотечественников; а если мы и не будем совершенно забыты, то судить о нас станут не по односторонним изветам, а по результатам целой жизни и деятельности; но я все-таки почел своей обязанностью теперь же протестовать против подобного искажения моего образа мыслей» [ТП, 7, с. 17].

Уточним, что в Чертковскую библиотеку отчет о баденской встрече поступил от анонима. Но уверенность Тургенева в том, что прислал письмо сам Достоевский, подтверждается тем, что это была часть ставшего впоследствии знаменитым его письма к А. Н. Майкову, в котором автор, по ходу изложения, умолял адресата: «но пишу только для Вас, одного. Не отдавайте меня на суд людской!». Вряд ли Майков пренебрег этими мольбами[218]. А вот самому Достоевскому, по-видимому, очень хотелось предать людскому суду своего «врага», сделав его врагом отечества, что и будет исполнено в романе «Бесы».

О болезненном состоянии своего визитера Тургенев напишет еще раз, уже в 1871 году, Я. П. Полонскому – после публикации первых глав романа «Бесы» в журнале «Русский вестник»: «Мне сказывали, что Достоевский “вывел” меня… Что ж! Пускай забавляется. Он пришел ко мне лет 5 тому назад в Бадене – не с тем, чтобы выплатить мне деньги, которые у меня занял, а чтобы обругать меня на чем свет стоит за “Дым”, который, по его мнению, подлежал сожжению от руки палача. Я слушал молча всю эту филиппику – и что же узнаю? Что будто я ему выразил всяческие преступные мнения, которые он поспешил сообщить Бартеневу! (Б<…>, действительно, мне написал об этом). Это была бы просто-напросто клевета – если бы Достоевский не был сумасшедшим – в чем я нисколько не сомневаюсь. Быть может, ему это всё померещилось. Но, боже мой, какие мелкие дрязги!» [ТП, 9, с. 85–86].