Тургенев в русской культуре - [62]

Если не игнорировать этот контекст, в котором находится «тургеневский фрагмент», а принять во внимание отчаянное состояние автора письма и причины этого отчаяния – «…я ведь утопаю, утонул совершенно. Через две-три недели я совершенно без копейки» – то цель его прихода к Тургеневу станет практически очевидной: он приходил в надежде одолжить деньги.

Косвенные, но очень важные свидетельства содержатся в мемуарах Анны Григорьевны Достоевской, которая, при всей своей сдержанности и деликатности, вспоминая об этом моменте жизни, называет его «кошмарным» и, описывая метания своего мужа, не успевавшего выиграть или получить деньги, как тотчас их опять проигрывал, воссоздает красноречивую картину: «Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Федор Михайлович бывал так удручен, что начинал рыдать, становился передо мною на колени, умолял меня простить его за то, что мучает меня своими поступками, приходил в крайнее отчаяние»[194]. Совершенно очевидно, что человек, пребывающий в таком состоянии, спешит с утра к старому знакомому не для чаепитий и светских бесед и даже не для литературно-идеологических дебатов.

Более того, в дневнике Анны Григорьевны есть прямое подтверждение правильности нашего предположения. В тот же день, когда он был у Тургенева, 28 июня (10 июля) 1867 года, Достоевский выиграл большую сумму, по поводу чего А. Г. замечает: «Я была очень, очень рада, что выигрыш поможет нам хоть сколько-нибудь продержаться, что не придется ходить к Тургеневу и просить у него дать нам денег до присылки Каткова»[195].

Комментируя эту запись, А. Долинин трактует ее весьма неожиданным образом, и, поскольку эта трактовка, на наш взгляд, являет собой наглядный пример того, как факты при ангажированном подходе преобразуются в мифы, мы считаем нужным ее привести. Долинин пишет: «Очень любопытно, что в этой же записи от 10/VII имеются такие слова: “Я была очень, очень рада, что выигрыш поможет нам хоть сколько-нибудь продержаться, что не придется ходить к Тургеневу и просить у него дать нам денег до присылки Каткова”. Значит, возможность такая не исключалась, отношения были, по-видимому, по крайней мере внешне, довольно дружеские. Анна Григорьевна передает – конечно, со слов Достоевского, – что после разговора “расстались они дружески и Тургенев обещал дать книгу” – очевидно, “Дым”. А разговаривали они так, что Достоевский говорил “больше с юмором, чем еще больше сердил Тургенева”, а тот был “ужасно как озлоблен, ужасно желчен и поминутно начинал разговор о своем новом романе. Федя же ни разу о нем не заговорил”. Если то, что передает Анна Григорьевна, верно, то тем более должны мы исключить в этом столкновении личный момент»[196].

В комментарии Долинина произведена очевидная подмена: совершенно конкретное, полученное из первых рук свидетельство того, что утром 28 июня Достоевский ходил к Тургеневу одалживать деньги, Долинин игнорирует, извлекая из этого посещения только показатель «довольно дружеских» отношений – «по крайней мере внешне». Игнорирует он и последовательность событий – выигрыш состоялся после посещения Достоевским Тургенева! – и задним числом избавляет визит от меркантильного содержания, констатируя «отсутствие в этом столкновении личного момента».

Дневниковая запись Анны Григорьевны, содержащая рассказ Достоевского о визите к Тургеневу, – чрезвычайно важное в контексте нашей темы свидетельство, поэтому приведем его в полном объеме:

«За чаем Федя мне рассказал свой визит к Тургеневу. По его словам, Тургенев ужасно как озлоблен, ужасно желчен и поминутно начинает разговор о своем новом романе. Федя же ни разу о нем не заговорил. Тургенева ужасно как бесят отзывы газет: он говорит, что его изругали в “Голосе”, в “Отечественных записках” и в других журналах. Говорил еще, что дворянство под предводительством Филиппа (?) Толстого хотело его выключить из дворянства русского, но что этого как-то не случилось. Но прибавил, что “если б они знали, какое бы этим они доставили мне удовольствие”. Федя, по обыкновению, говорил с ним несколько резко, например, советовал ему купить себе телескоп в Париже, и так как он далеко живет от России, то наводить телескоп и смотреть, что там происходит, иначе он ничего в ней не поймет, Тургенев объявил, что он, Тургенев, реалист, но Федя говорил, что это ему только так кажется. Когда Федя сказал, что он в немцах только и заметил, что тупость, да кроме того, очень часто обман, Тургенев ужасно как этим обиделся и объявил, что этим Федя его кровно оскорбил, потому что он сделался немцем, что он вовсе не русский, а немец. Федя отвечал, что он этого вовсе не знал, но что очень жалеет об этом. Федя, как он говорил, разговаривал все больше с юмором, чем еще больше сердил Тургенева, и ясно выказал ему, что роман его не имел успеха. Расстались, впрочем, они дружески, и Тургенев обещал дать книгу»[197].

Невозможно не согласиться с тем, что «эти записки Анны Григорьевны являются авторитетным материалом для истории знаменитой ссоры писателей»[198]. Все, что пишет добросовестнейшая «стенографка», замечательная женщина, в которой, по свидетельству ее мужа, было тогда еще «много детского и двадцатилетнего», несомненно, правда – но