Тургенев в русской культуре - [42]

Здесь важно подчеркнуть, что исключительность героев Тургенева носит жизнеподобный характер, то есть это такая исключительность, которая присуща самой жизни, встречается в ней и, собственно, и является критерием и контрастной точкой отсчета для определения массовидного, широко распространенного. Исключительность же героев Достоевского имеет явственный фантастический отблеск, это исключительная исключительность, балансирующая на грани невозможного и именно таким образом обнажающая скрытые, лежащие под спудом видимой реальности и до поры до времени дремлющие тенденции.

Показательно в этом плане наблюдение К. Леонтьева: «Версилов – это человек совершенно исключительный. Но исключительный не в том смысле, в каком могут считаться исключительными Рудин и Лаврецкий, Печорин и Вронский <…>. Про таких людей, как Рудин и Лаврецкий, Печорин и Вронский, не только думается, что сами авторы знали их лично, но иногда читатель воображает даже, что он сам с ними был в действительной жизни знаком и близок. <…> Из главных же лиц Достоевского я не помню ни одного, которого я мог бы вообразить действительным знакомым моим. Тургенев, Писемский, Толстой, Маркевич, Островский ясно и верно отражают русскую жизнь. <…> Достоевский глубоко преломляет ее, сообразно своему личному устроению»[90].

При всей своей уникальности, тургеневский герой, в отличие от героя Достоевского, не несет в себе «фантастического» элемента и не является ни экспериментатором, как Раскольников, ни экспериментальной фигурой, как князь Мышкин, ни тем и другим одновременно, как Ставрогин.

И еще одно очень важное различие. Тургеневский герой – человек необыкновенный в силу масштаба собственной личности, это понимают и признают окружающие, сравнивая его с собой, но это никак не декларирует и уж тем более не собирается проверять и кому-то доказывать он сам. А герой Достоевского изо всех сил тщится доказать, что он необыкновенный и «право имеет». В отличие от самодостаточного Базарова, готового и с «незначительным помириться», Раскольников жаждет получить «сразу весь капитал» и ради этого готов принести в жертву свою и чужие жизни.

§ 2

Своеобразие героя, в свою очередь, предопределяет приемы изображения, в частности принципы художественного психологизма.

С точки зрения Г. Бялого, «Тургенев вскрывает только такие черты внутреннего мира героев, которые необходимы и достаточны для их понимания как социальных типов и характеров. Поэтому Тургенев не интересуется резко индивидуальными чертами внутренней жизни героев и не прибегает к детальному психологическому анализу»[91]. Такого же мнения придерживалась и Л. Гинзбург, полагавшая, что «свойства Рудина не существуют вне его исторической функции русского кружкового идеолога 30-х годов», а «знаки базаровской наружности и поведения в контексте романа прочитываются исторически. И тогда вместо грубости и неряшества получается нигилизм»[92].

Однако ни Рудин, ни тем более Базаров далеко не исчерпываются прилагаемыми к ним социально-историческими характеристиками, они личностно гораздо больше тех социальных явлений, с которыми связаны в силу исторических обстоятельств. В предыдущей главе показано, как автор по ходу строения романа «Рудин» выводит героя из-под той тенденции «пришпиливания», которой придерживался поначалу, и, благодаря этому, создает объемный образ, в котором запечатлены и социально-исторические, и неповторимо индивидуальные, и универсальные – гамлетовские, донкихотские – черты. Что касается Базарова, то лежащий на поверхности смысл его жестов и реплик, которые Гинзбург трактует как социальные маркеры, во многом противоречит смыслу психологическому. Самоуверенный ниспровергатель-плебей на поверку оказывается сложным, глубоким человеком, внешняя грубость которого – защитный панцирь, а вызывающие нигилистические декларации в большинстве своем – ответные выпады, внешне подыгрывающие ожиданиям оппонента и до поры до времени скрывающие весьма неоднозначное видение-понимание жизни. О «единстве идеологии и психологии»[93], как и о единстве социального и психологического начал в случае героя Тургенева говорить не приходится.

Социальная психология замечательно предъявлена в романе Гончарова, сама постановка ключевого вопроса – «отчего я… такой?» – и вся сюжетная логика нацелены именно на то, чтобы подробнейшим образом объяснить истоки характера, обстоятельства и причины его формирования и показать характер в действии – как неизбежный результат, неотвратимое следствие всего комплекса социально-психологических влияний.

Что же касается Базарова, то он, во-первых, не равен себе предыдущему на каждом новом повороте судьбы, он движется, меняется и чаще всего не подтверждает, а опровергает или существенно корректирует первоначальное впечатление; во-вторых, он вообще не подвергается психологическому препарированию, за ним (как и за другими тургеневскими героями) оставлено право на личную неприкосновенность, его внутренний мир не вскрывается, а – приоткрывается преимущественно с помощью косвенных, опосредованных деталей и намеков. Эту методу не без раздражения, но при этом очень точно описывал жаждавший определенности и однозначности Н. Михайловский: «Он [Тургенев] любит <…> кружевную работу: возьмет известный фон и наплетет на нем множество тонких и совершенно случайных узоров, много способствующих особности, индивидуальности фигуры, но вместе с тем затемняющих ее основной характер, загромождающих его. Оттого-то из-за тургеневских образов и идет, то есть шла всегда перепалка между его толкователями, и притом такая странная, что один толкователь признавал белым то, что другой называл черным»