Тучи идут на ветер - [26]

— Извините, я думала, вы из дворовых… Федор рассказывал… Страшно садиться на неука, а?

Борис шевельнул плечом. Безо всякого стеснения Агнеса взяла его за рукав, повела вдоль коновязи.

Темно-гнедой дончак, какой сбросил Чалова, стоял крайним, за офицерскими лошадьми. Переступая, грыз деревянный брус. Вскинул горбоносую голову, торчком поставил уши. Отзывался тихо, нутром, шевеля губами и вбирая поджарый живот.

Спрятавшись за спину, она подталкивала Бориса, шепотом уговаривала:

— Да не бойтесь, не укусит. Смело подходите. Почешите подбородок ему. Жаль, сахару не осталось, он любит сахар…

Усмехался Борис, но девичьи прихоти исполнял охотно. Конь всхрапнул; рванулся испуганно, обжигая злым взглядом. Посвистывая, силой нагнул за недоуздок, потрепал.

— Забыл, шалопут…

Из-за конюшни вывернулись офицеры.

— Вот она беглянка! Весь лес излазили.

Окружили Агнесу, одаривая речной зеленью. Подъесаул Гнилорыбов, освободившись от пучка молодого камыша, заговорил с Борисом; как тогда, в степи, угостил из серебряного портсигара.

Прибежал Павел. Громко подал команду седлать лошадей.

5

С моря наплывали ослепительно чистые облака, волоча по буграм синие тени. Охватывали тени знобкой прохладой. Дыхание теснил запах прели, исходивший от паркой земли, в него яростно вплетался хмельной дух прущей из-под омертвевших корней молодой полыни. Нежно-дымчатой прошвой окаймлял край степи ветляк по Манычу; ленивый изволок распорот глубокой ржавой раной — буераком, заросшим по днищу терновником, старюкой-бурьяном. Осенью согнал ветер в него со всех пашен ку-рай, перекати-поле; за зиму слежался курай под снегом, сбился в плотный войлок. Не продрать руками, только огню под силу. Выветренный, просушенный за погожие дни, трещал бы он сейчас оглушительно, на весь кут.

Выбрал Борис поположе рытвину, спустился; двинул Ветра в бурьяны. Храпел конь, косился — очумел, что ли? Скачками, екая селезенкой, вынес на другой бок буерака. Следом увязалась и Агнеса. Корнет тоже заупрямился, не хотел лезть в чащобу; получил стека. Догнала.

— Верно Наталья говорит, где-то в этой балке стая волков, а?

— Не диво. В такой дичи не только волки, табун схо-ваться может.

— Мы как вырвались…

— Боязно?

— У нас и ружья нет…

Прикрываясь ладошкой, щурилась на синедонное облако; проследила за тенью.

— Во-он, возле кургашка… Тень. Доскачем?

Сорвался галопом. Изогнувшись, отводила лицо от метавшейся гривы. Борис дал повод взыгравшему Ветру.

Корнет, пеня удила, топтался на кургашке. Всадница, побледневшая, с такими же разгоряченными глазами, как и у лошади, встретила упреком:

— Пока собрался… Тучка наша уж во-он куда утащила свою тень.

— Тут их по степи… Погоняйся за всеми.

Агнеса обидчиво шевелила побелевшими ноздрями. От Павла ускакала бы. Этот дикарь тревожил, возбуждал любопытство. Чем расшевелить его? Пошла на хитрость; качаясь в седле, подтыкала пальцы под взмокрев-шие подпруги.

— Вроде ослабли… Не свалюсь?

— На земле очутишься.

Откинувшись на луку, она деланно рассмеялась.

— А хотел, чтобы я упала?

— Падай.

Тревожно забилась в крике сорокопутка: бурый, с черными острыми крыльями подорлик рыскал н-ад сурчинами. Поискала ее Агнеса, разбирая поводья, спросила:

— Борис, у тебя барышня есть?

— Кисет она, что ли? В карман ее не положишь. Где-то, значит, есть…

Небесной синью вспыхнули у нее глаза — нашла, чем уколоть:

— Весело ей, наверно, с тобой… Представляю.

Борис, перегнувшись, ощупывал легкое английское седло, хмуро буркнул:

— В аккурате седловка.

Подчиняясь неясному чувству, тревожившему ее, Аг-неса обхватила ладонями его щеки и ткнулась в обветренный рот. Ошпарила дончака — скрылась в темневшей балке.

Рукавом мазнул Борис по губам. Свесился с седла, подобрал в траве дымящийся окурок. У буерака натолкнулся на Федора, выбиравшегося на гору. Низом, у зарослей, осторожно ступал по кочкам белый араб Гнило-рыбова; подъесаул держал на изготовку боевую винтовку. Вдалеке, на этом боку, отрешенные от общего дела, рядком держались хозяйская дочка и ротмистр. За буераком, сбившись в кучу, совещались офицеры; пан, привстав на стремена, водил рукой, как бы охватывая излучину. В сторонке — денщики и дворовые с пятнистыми борзыми на поводках.

— Что у вас? Со всего маху перелетела буерак. А теперь во-он носится, как очумелая.

— За тенями гоняется.

Хмыкнул Федор, глянул на подъесаула, шепотом поведал:

— Пашка ей предложение сделал…

Больно отозвалось у Бориса. На панском дворе еще понял… Куда ему, безродному, тягаться с сыном Королева!

Чужие сердечные муки растеребили и свои. Острием косы вошла в него Нюрка. Славная девка на погляд и нравом; не избалованная, даром что живут в достатке: круглый год на базу, в степи наравне с братьями и батраками. По вчерашнему случаю на девичнике убедился — не отдаст атаман дочку за него. Берегут казачью честь; а тут вовсе — кровь. Разбавлять алую, казачью, мазутной, мужичьей. Не видать ему Нюрки, как своих ушей. Чует и сама Нюрка: оттого тяжелы, безрадостны их встречи. В хороводе, на свету, не подойди, не задержи друг на дружке взгляд больше положенного — тайком, по-темному, за садами, как воры…

Ветер разгребал сурчину, рвал из рук повод. Федор что-то сказал; не расслышал.