Трын-трава - [3]

Спустя пару дней посольство отбыло из Амстердама, но не в Лондон (на хер он уже никому не был нужен, этот Лондон), а прямиком домой. Боярские и дворянские дети, с радостью забившие на фортификацию, точные науки и парусное ремесло, лично грузили в телеги драгоценную поклажу.

На голландщине оставлены были наивернейшие торговые люди с царскими письменными инструкциями.

Родина, как положено, встретила государя заговором — и некоторое время, вместо мирного употребления флоры, государю приходилось рубить головы госслужащим. Но уже как бы напоследок, уже к началу 1699 года дошли у Петра руки до европейских новаций, от которых зело много счастья отечеству приключилось — ибо, вместо походов во все края географии и пожизненного пьянства вперемешку с отрезанием бород, государь сосредоточился на сельском хозяйстве.

Но не введением картошки озаботился Петр Алексеевич (сей корнеплод и поныне мало известен россиянам), а — пропагандою индийской травы во всех видах.

Поначалу дворянство и боярство курило и нюхало с опаской, но втянулись. Не все, конечно, и не сразу — некоторых приходилось увещевать не на шутку: и по ретроградским сусалам царь самолично кулаками ездил, и в нововведенные ассамблеи, бывало, доставляли людей под конвоем. В ассамблеи эти обязаны были являться теперь все уцелевшие от стрелецких бунтов — и цвет нации, под отеческим присмотром государя, ел и курил оную индийскую траву, с грибками и без, толченую и горящую, иногда по неделям безвыходно. Да и куда выйдешь в запертые ворота?

Уйти с ассамблеи дозволялось только по слову государеву, но у того к началу восемнадцатого века наступили такие мессианские видения, что нарушать их реальностью не дозволялось никому, и пока государю сквозь нездешнее не казалось, что хватит, все остальные в сознание тоже не приходили.

Гвардейцы с сундуками зелья обходили столы — и горе было тому, кто под шумок пытался воздержаться. Специальные люди следили за ересью, и с воздержантами поступалось по примеру амстердамского дьяка.

Стоявшие на ногах за людей не считались. Шли годы, образуя десятилетия. Москва пропахла дурью насквозь, Петербурга же никакого не было.

Население, сэкономленное на строительстве Северной Пальмиры, было брошено на юга, где в бескрайних степях прижилась заветная маригуана не хуже Индии. Да и родная конопля, хотя отдавала немного маслом, настроение улучшала все равно, причем копейки не стоила.

Государь железной рукой вел страну к забвению бед и остаток дней своих положил на составление всяческих рецептов и плепорций. Последняя — “об употреблении поганки бледной толченой отнюдь не черезчур” — была продиктована им уже на смертном одре.

По смерти государя начались, как положено, раздрай и групповщина, но далеко дело не зашло, потому что светлейший князь вовремя роздал раздрайщикам неприкосновенный запас самолучшей травки (еще голландского развеса) — и через пару часов все претенденты на престол себя на этом престоле уже увидели. Жизнь пошла своим чередом, и где находится Берёзов, Меншиков так и не узнал.

Вскоре благодарное Отечество воздвигло в Москве памятник покойному государю. Обошлись без иноземцев, сваяли сами: государь безо всякого коня, своими ногами, стоит на змее; во рту косяк, пальцы расставлены буквой V.

Тем временем в Нидерландах история тоже не стояла на месте. Бумаги, оставленные на столах приезжим царем, вместе с егоЮрналом,по безмерной аккуратности амстердамского бургомистра Витзена, были снесены в архив и преданы изучению. Посреди чертежей, интереса не представлявших, найдены были обширные записи на русском.

Переводчика нашли не сразу, но орднунг есть орднунг — и через год к каждому царскому листку имелся немецкий текст. Толком прочли этот текст только еще через одиннадцать лет, при передаче городского архива новой канцелярии.

Русский государь излагал план государственного строительства. Писал о необходимости морского господства, о расширении державы и благости сильной руки во главе оной; о пользе наук и военной дисциплины; о поколениях, кои лягут в топи строек и падут под всевозможными бастионами; о тех, которые будут казнены в видах укрепления государственности — и об элизиуме, который ждет уцелевших.

Новый бургомистр был крепкий хозяйственник, элизиумами не интересовался, но забавные казусы любил — и в виде анекдота, в застолье, стал пересказывать скифские фантазии. Многие смеялись, некоторые просили списать слова. Вскоре русский трактат стал модным чтением, и наконец слухи о нем достигли ушей молодого штадтгальтера Голландии, отпрыска знаменитой ветви принцев Оранских, как раз искавшего точки применения своих несусветных сил. Не ограничась пересказом, заинтригованный отпрыск затребовал первоисточник.

По прочтении текст взволновал его очень сильно. В бумагах, забытых при отъезде русским гостем, было нечто, на что хотелось потратить жизнь, причем не только свою. Об амстердамской находке была послана в Москву депеша с выражением восторга и восхищения силой государственной мысли брата Петра.

По получении в России депеша была раскурена на ближайшей ассамблее, а впечатлительный принц, для начала казнив половину магистрата, приступил к строительству элизиума во всем мире, начиная с одних, отдельно взятых Нидерландов.