— Опять на Сталинград прут, черти… — Андрей крепко выругался и зябко поежился.
Выглянула луна. Небо чуть-чуть посветлело, и на его фоне зловеще стали выделяться темные силуэты самолетов. Их было много. Семушкин не успел сосчитать сколько. Развернувшись над станицей, самолеты один за другим пошли в пике.
Почва вздыбилась под ногами Андрея и отбросила его в окоп к пулемету. Бомбы ложились всюду, и ничего нельзя было разобрать в сплошном месиве огня и воя. Царапая руками стенки окопа, сержант с трудом поднялся на ноги. Все тело ныло от удара, слабость кружила голову.
Вдруг бомбежка так же неожиданно кончилась, как и началась. Семушкину показалось, что он оглох. Но к нему в окоп свалился его второй номер, широкоскулый узкоглазый Туткар. Отплевываясь от набившегося в рот песка, он закричал:
— Фашисты! Шибко много!
— Минометчиков прямым попаданием! — крикнул еще кто-то, пробегая мимо.
Желваки заходили на скулах Андрея, но он ничего не успел сказать — прямо на окопы в сером сумраке шли немцы. В ту же минуту где-то совсем рядом раздалась команда.
— Огонь!
Андрей рванул ворот гимнастерки, мешавший дышать, и припал к пулемету. Но Туткар удержал его за руку.
— Ближе пускать надо. — Он не отрывал зорких охотничьих глаз с той стороны оврага.
Фашисты подошли к самому полыннику на краю балки, и тогда Семушкин открыл огонь. Справа и слева захлебывались пулеметы соседних расчетов. Андрей не замечал времени, не замечал боли в висках. Он бил меткими короткими очередями в самую гущу серых тел.
Серая лавина фашистов то откатывалась, то снова лезла под огонь. И так продолжалось много, много раз.
Потом привычное ухо Андрея уловило какую-то перемену в шуме общего боя, и он тотчас понял, что слева замолчали пулеметы.
— Веди огонь! — прохрипел он Туткару, а сам кинулся к молчавшему пулемету.
На дно балки уже кубарем скатывались немцы и, как крысы, карабкались по крутому склону к саду.
— Гранаты к бою! — исступленно кричал бегущий за Андреем младший лейтенант.
Но у бруствера в окопе будто выросла фигура Федора Кузьмича. Андрею хорошо было видно его лицо, искаженное ненавистью.
— Не пущу, ироды! Не пущу! — точно одержимый, кричал старик, бросая одну за другой гранаты.
Что-то стукнуло Андрея в правое плечо. Падая, он заметил, как покачнулся садовод я медленно осел на землю.
Мимо Семушкина бежали и бежали бойцы.
— Наши, братцы! Наши! — кричали они, победно размахивая в воздухе пилотками.
Краснозвездные ИЛ-2 на бреющем полете преследовали врага и клевали его свинцом.
Сознание вернулось к Андрею, когда бой уж затихал на другой стороне балки. Андрей подполз к Федору Кузьмичу. Старик был жив и пытался на локте приподняться. Но из его простреленной шеи хлынула кровь. Судорожно ловя ртом воздух, он снова упал навзничь.
— Умираю, сынок, — прошептал Федор Кузьмич бескровными губами. — А она, может, уст… — не договорив, он дернулся несколько раз всем телом и вытянулся.
— Папаша, да как же так? Папаша! — тряс его Андрей. Потом взял садовода на руки и понес.
Всюду валялись вырванные с корнями деревья. Еще живые, изрубленные осколками, они цеплялись за его окровавленную гимнастерку искалеченными ветвями, плакали сочащейся сердцевиной, словно молили о помощи. Андрей все убыстрял и убыстрял шаги в неодолимом стремлении увидеть маленькое курчавое дерево у колодца, о котором говорил старик.
— Должна уцелеть… Обязана, — упорно твердил он сквозь стиснутые от боли зубы и бежал с мертвым телом садовода на руках.
В нескольких шагах от колодца Семушкин остановился: устало шелестя изорванными листьями, яблоня упрямо тянулась к первым лучам солнца, и на ее омытых красным восходом еще слабых ветках наливались жизнью первые золотистые плоды.
— Уцелела ведь!.. — точно не веря своим глазам, Андрей подошел еще ближе, и его запекшиеся губы задрожали:
— Слышишь, отец, стоит. Уцелела-таки!
