Тропинка 03-1998 - [6]
Барачные застройки, именуемые Временным посёлком, расположились рядом, через дорогу.
Я знал, что пацаны Линейного и Временного враждовали между собой, устраивали драки, и боялся, что барачные пацаны будут ко мне придираться.
Переселялись мы в октябре, когда начались дожди. Осеннее ненастье принесло распутицу. Ни в одном из посёлков не было тротуаров. Лишь кое-где от дома к дому вились насыпные тропинки из шлака и щебня. В самые сильные дожди дороги заливало бурой кашицей, и машины натужно ползли, оседая на ухабах и колдобинах. А по обочинам, увязая по колена в грязи, брели усталые люди. Вязкая глина толстым слоем налипала на подмётки.
Сначала мама хотела нанять машину или подводу, но по такой грязи ни один шофёр не возьмётся ехать, а подводу тоже не удалось достать. Перевозились на двухколёсном ручном транспорте. Вся наша утварь—железная кровать с досками, тумбочка вместо стола, две табуретки, чемодан и два узла с постелью и другими вещами—уместилась на хозяйственной повозке, какие имелись в каждом дворе. И хотя добра было немного, помочь нам пришли почти все соседи: и Мария Филипповна с Витей, и Петрусь со своей матерью, и Борис Львович.
Митяй стоял поодаль и, прищурившись, глядел в нашу сторону.
— Ты до нас приходь,— сказал мне Петрусь.— Туточки близенько.
— Конечно,—ответил я.—И вы ко мне приходите, ладно?
— Придём,— сказал Витёк.
Мария Филипповна присела на край скамьи у палисадниковой ограды.
— Посидим на дорожку.
— И то верно,—отозвалась тётя Груня. Мы с Витей примостились рядом на корточках.— Я хочу просить вас,—обратилась мама ко всем сразу,— если будет письмо... Ну хоть что-нибудь! Сообщите мне, пожалуйста...
— Да, да, конечно!—живо откликнулся Борис Львович.— Пренепременно.
— Не беспокойтесь,—сказала Мария Филипповна.—Я Витю тотчас пришлю. И почтальонку попрошу, чтоб к нам принесла.
— Впрочем, откуда ему взяться? — грустно вздохнула мама. — Муж не знает нашего адреса...
Всегда, когда мама думала об отце, её глаза наполнялись слезами. Сколько раз она обвиняла себя: “Мне не надо было ехать. Нужно было дождаться его”.
Возвращаясь с работы, мама первым делом спрашивала—не было ли какого известия, не приходил ли кто-нибудь из райсовета или военкомата? Я отрицательно мотал головой.
— Что ж! — Мама первая поднялась со скамьи.
— Пора.
Тётя Груня, прощаясь с нами, всплакнула, беспрестанно сморкаясь в фартук и приговаривая, чтобы мы её не поминали лихом, не винили за то, что так вышло.
— Вот устроюсь в деревне,—уговаривала она не столько нас, сколько себя,— коли ладно всё выйдет, может, и вам подсоблю, картошкой али ещё чем.
— Да мы и так благодарны вам за всё,— говорила мама.—Не расстраивайтесь, ради бога. Уж теперь всё хорошо. Комната там большая...
Да, комната, в которую нас подселили, была действительно огромная: два больших окна и двадцать пять метров площади.
Здесь жила семья “нацменов”. В то время я думал, что это такая национальность, и только позднее, в четвёртом или пятом классе, узнал, что так называли всех представителей “национальных меньшинств”. Фамилия у них—Гайсановы. Было их четверо: сначала, пока Фаридка не родилась, и потом, когда старуха померла.
Когда мама знакомилась с ними, хозяин назвался Зиёй Гайсановым. Мама не поняла, переспросила:
— Простите, как? Скажите, пожалуйста, ваше имя-отчество. Хозяин улыбнулся.
— У нас раньше не было отчеств. Теперь паспорт стали писать—Зия Минлегалиевич.
Мама напряжённо вслушивалась в непривычное звучание.
— Трудное имя,—сказал хозяин,—Минлегали— мой отец. Называй меня по-вашему—Зия Михайлович.
— Хорошо,— сказала мама,—Зия Михайлович...
Рядом с хозяином стояла маленькая, худая, темнолицая и черноволосая женщина с большими голубыми глазами. Она была красивой и была бы ещё лучше, если б не худоба. Это мама говорила. Она пряталась за плечо мужа и руками прикрывала выпиравший живот.
— А вас?—спросила её мама.
Женщина смутилась и совсем спряталась за спиной мужа.
— Малика её зовут,—сказал хозяин.
— Понимаю. А по отчеству?
— Малика,— повторил Зия Михайлович, давая понять, что отчества не нужно.
У них был шестилетний сын Равилька, и ещё с ними жила бабушка Зии Михайловича, Равилькина прабабушка. Очень маленькая, сгорбленная, сморщенная, она, наверное, плохо видела. По комнате передвигалась медленно, цепляясь скрюченными пальцами за стол или спинку кровати. На ногах у неё были войлочные бурки и глубокие резиновые галоши с острыми, загнутыми вверх носами, которые, как я узнал после, назывались чуни.
Женщины плохо говорили по-русски, вернее, старуха совсем ничего не говорила и почти не понимала.
Гайсановы освободили для нас один угол комнаты. При входе громоздилась печь с чугунной плитой.
Мама невесело осмотрела наше новое жилье: стены серые, в трещинах, давно не белённые; по углам свисали нити паутин, потолок над печкой покрыт копотью.
— Хорошо бы побелить,—неуверенно сказала мама.
— Эта можна,—согласился Зия Михайлович.
Негашеную известь мы набрали на стройке—там строили двухэтажные шлакоблочные дома для эвакуированных. Меня туда Равилька сводил.
Малике было трудно белить, а мама не умела. Помочь вызвалась наша новая соседка, бабушка Тимофеевна.
