Тропик Змеев - [41]

Важно то, что мать его умерла – согласно заслуживающим доверия уликам, была убита одной из других жен. Та же участь ждала бы и Анкумату, если бы один из придворных отца не увез его и не вырастил вдали от Атуйема как собственного сына. И так уж вышло, что человек этот был кузнецом.

Я не в силах адекватно передать важность этого обстоятельства неэриганской аудитории. Для моих ширландских читателей кузнец – неотъемлемая черта сельской жизни, человек сильный, умелый, но не слишком смышленый. Но в Эриге – особенно в восточной части континента – кузнецы имеют куда более впечатляющую репутацию. Немало жителей этих земель прослеживают их происхождение от легендарного короля-кузнеца, а еще больше – наделяют тех, кто работает с железом, волшебными силами. Частью это можно отнести на счет глубокого уважения ко всем искусным ремесленникам вообще, однако тут дело в другом. Этнограф на моем месте мог бы изложить вам ряд теорий, гласящих, что эти воззрения как-то связаны с изобилием железа в эриганских недрах, или каким-либо иным аспектом эриганской жизни, я же могу только сообщить сам факт. Подданные Анкуматы воспринимали это так, как если бы он был взращен неким чрезвычайно мудрым магистром – из тех, кому ведомы секреты оживления големов.

Примерно это и совершил наш кузнец. Когда Сунда н’Халелу Гама привел Анкумату в свой дом, мальчик еще не мог ходить – он ехал верхом на спине своего спасителя. Но, оказавшись дома, Сунда (который в более драматической версии этого сказания был не кем иным, как самим Аду, йембийским богом кузнечного дела) смастерил ему пару железных опорных протезов, позволявших сделать то, что было не по силам собственным костям и мускулам мальчика. И столь чудесно были сделаны они, гласит сказание, что не весили ничего, и Анкумата, едва надев их, перепрыгнул дом кузнеца, дабы выразить, сколь он счастлив.

Уверена, правда куда более прозаична: ни разу не довелось мне видеть, чтобы оба прыгал хоть на пядь. Однако протезы действительно существуют, и я полагаю, ходить без них он бы не мог, а это значит, что Сунда заслуживает каждого слова возносимых ему похвал. Возможно, скорее благодаря ему, чем кому-либо другому (за исключением собственных отца и матери Анкуматы), оба и стал тем человеком, что вернулся в Атуйем, занял трон Байембе (о чем имеются особые сказания) и правил страной многие-многие годы.

Что же сказать о нем как о человеке? Определить его возраст оказалось затруднительно. Согласно истории, ему было лет пятьдесят или около того, хотя, как я уже говорила, мифологизация образа Анкуматы затмила некоторые действительные подробности его жизни. Лицо его, подобно лицам многих йембе, отличалось резкостью черт, а бритая голова, на мой взгляд, должна была скрыть естественное облысение (бритый череп выглядит куда царственнее плеши, окруженной кустиками волос). С виду он был одновременно умен и добродушен – сочетание весьма впечатляющее, удающееся немногим из людей, вне зависимости от пола.

Анкумата встретил нас, сидя на табурете, великолепие коего резко контрастировало с намеренной простотой его протезов. Табурет, как некоторым может быть известно – одна из регалий сагао, перенятых йембе от своих приречных подданных много веков назад, и, хотя его часто уподобляют антиопейским тронам, на самом деле значимость его, как символа, намного ближе к короне. Йембийские правители вступают во власть, садясь на табурет – и это касается не только оба, но и любого главы рода, в каждом из которых имеется родовой табурет. Табурет Анкуматы был так велик, что я могла бы назвать его скорее скамьей, и вдобавок отлит из чистого золота, но вел свое происхождение от гораздо более скромных деревянных табуретов, какие можно увидеть в каждом туземном доме.

Помимо этого, зрелище было вполне обычным. Я в свои годы повидала довольно глав государств и знаю, что почти все они восседают в некоем обрамлении – на фоне гобелена, или живописного полотна, или герба, на возвышении или, как в данном случае, под роскошным навесом, в окружении министров, слуг и различных прихлебателей. Как же без всего этого человеку постичь их величие? Были здесь и жены Анкуматы, и разного возраста молодежь, имевшая столь явное сходство с одной из дам либо с самим оба, что я без труда могла догадаться: все это – его дети. Вместе со всеми стояли и олори Деньу н’Кпама Валейим с сыном Оквеме, видеть коих я была вовсе не рада.

Не рада я была видеть и сэра Адама в компании нескольких военных. Для моих взвинченных нервов их присутствие послужило еще одним подтверждением тому, что нас выдворят из пределов страны с приказом возвращаться в Ширландию. (Самая иррациональная часть моей души даже попыталась связать это с одной из других моих проблем и измыслила сценарий, согласно коему Натали с мистером Уикером отошлют назад, а меня силой выдадут замуж за Оквеме.) Но отвлекаться на них было нельзя: все внимание без остатка следовало обратить на оба Байембе.

Загодя инструктировавший меня придворный чиновник сказал, что мне позволено выразить оба почтение на ширландский манер (то есть сделав реверанс), а не по-эригански (преклонив перед столь августейшей персоной, как оба, колени и коснувшись лбом земли). Мои реверансы особой грацией никогда не отличались, зато колени, когда я нервничаю, склонны дрожать и давать слабину, и я едва ли не жалела об этакой поблажке: на коленях легче сохранять равновесие. Но, попытайся я преклонить колени, это могло бы выглядеть шутовством, и я присела в реверансе рядом с мистером Уикером, приветствовавшим оба поклоном.