Трое в подводной лодке, не считая собаки - [45]

— Ты, дядя, должен. Не забыл ещё, кому и сколько? За двадцать восемь лет много набежало. Внучата, я смотрю, подросли? Резвые мальцы, в лес одни бегают. А, Хрящ?

— Ванятка, — обратился Костя к мальчишке, — пойдём со мной. Я тебе ножик подарю, настоящий. Ты потом тятьку свово пырнёшь в живот, как твой дедусь своего пырнул.

Дед посерел лицом и прохрипел:

— Оставь дитё, изверг!

— Шо, Хрящ, правда глаза режет? Думал, раз Филина похоронили, так все разом всё и забыли? Никто, дядя, не забыт и ничто не забыто, имей в виду. И топор положи на место, не спасёт тебя топор. Начнёшь дёргаться, положу вас всех, вместе с пащенками. Я не расслышал, платить собираешься, не? Триста тридцать шесть рубликов, как с куста.

Старикана колбасило. «Как бы кондратий дедушку не посетил, — думал Костя, — накроются денежки».

— Хрен с тобой, — наконец решил тот, — забирай последнее! Чтоб вы все подавились, чтоб вас в аду не приняли!

— Ты, муля, меня не нервируй! — пригрозил Костя, — я ить и уйти могу. Но тогда к тебе другие люди придут.

Дед уполз, едва шевеля ногами, Костя уже начал волноваться, но сынок его притащил всё-таки мешок с деньгами.

— Что батя-то не пришёл? — спросил Костя, — ты у него спроси, почему он по рублю кажен месяц должен, до скончания времён. Чтобы потом непоняток не было. Не прощаюсь.

И уехал. Сын пришёл к отцу спрашивать, но тот уже висел на вожжах в конюшне. Костя этого не знал, а знал бы, так не сильно бы огорчился. Гнилым был, гнилым и помер.

На этом удача плавно стала разворачиваться к Константину с компанией филейной частью. Впрочем, было бы глупо считать, что кто-то вот так запросто отдаст денежки, которые давно считал своими. Следующий трактирщик выразился прямо:

— Ты что явилси? Я Полфунту плачу, иди отсель!

— Но, но! Кому ты платишь, мне всё равно. У тебя ряд был не с Полфунтом, а с Филином. Как там было сказано, а, Пузырь? По рублю кажен месяц до скончания времён. Двадцать восемь лет ни дед твой не платил, ни батя, теперь ты не плотишь!

— Ничего не знаю. Иди отсель.

— Хорошо, Пузырь. Я ухожу. Приползёшь ко мне, скотина, в зубах кошель принесёшь. А тебя я ставлю на счётчик, по рублю за каждый день.

Бодаться было бесполезно. Трактир в хорошем месте, хозяин не только оброс жирком, но и развёл крепкой дворни сверх всякой меры. Тут или всех нужно было положить, или ещё что-нибудь. Резать курицу Костя не хотел. Нужна была показательная порка, чтобы потерявшие нюх трактирщики вспомнили кое о чём. В первую очередь о том, на чьи деньги и на каких условиях были построены эти самые трактиры. Порка пока не складывалась.

Не спеша Костя со Степашкой доехали до Вязников, посмотреть на места боевой славы героев невидимого фронта. Во всех придорожных трактирах сидел смирно, краем уха слушая разговоры случайных людей. И везде невидимой тенью маячил образ великого и ужасного Полфунта. Злой гений Гороховецкого уезда, прям такой вездесущий и неуловимый. Поминали в связи с ним и помещика Троекурова, но как-то не очень убедительно.

Костя Микешонка сократил до Мышонка. Не время тут выёживаться, когда Родина в опасности. Зато справил ему сапоги, одежонку путнюю, портянки запасные и шляпу. Кормил, как на убой. Зато и стал требовать по взрослому.

— Тебе, Мыша, мышцу надо качать, я тебе так скажу. Дед Микеша тебя кой-чему обучил, но это мало. Ходишь, как глиста недокормленная. Двадцать подтягиваний в день, двадцать отжиманий и двадцать вёрст бегом, с полным мешком. Три Д, знаешь такое? Не? Будем работать.

Для начала, конечно, пацан на него окрысился. Жил, не тужил, а тут на тебе, благодетель нашёлси, три Д ему подавай. Но силы оказались неравны. Костя поколотил его пару раз палкой. Хорошей, гибкой ореховой палкой, за неимением бамбуковой сошла и отечественная. По-первости, конечно, Степашка двадцать раз не подтянулся и не отжался. И сдох на третьей версте. Но если что-то делать каждый день, то рано или поздно что-нибудь начнёт получаться.

А ещё всякие премудрости. То панимаиш, растяжки какие-то, то ногой по дереву колотить, то самбы всякие. Но Костя оказался неумолим. Зато харч от пуза. Микешонок уже смирился. Ибо против лома, как говорил Костя, приёма нет. Кстати, добавлял он, против опасной бритвы тоже, но об этом говорить рано. Рано тебе ещё бриться и других брить. Вот вырастет бородка, тогда посмотрим. Сам же Константин зарос чёрной, богатой и красивой курчавой бородой и теперь стал совершенно неотличим от тех портретов, коих недавно поминал.

— Дядь Кось, ты людей убивал? — как то на привале спросил малой.

— Людей — нет, — ответил Костя, — и вообще, малыш, в приличном обществе в лоб такие вопросы не задают. В приличном обществе за такие вопросы могут сразу зарезать. И это будет правильно. Чему тебя Микеша учил, ума не приложу. Узнавать надо человека по повадкам. Хотя… что ты видел в своёй глуши? Так, пару пустяков. Учись. Будем изучать хомо сапиенсов. Станешь людоведом, хе-хе, и душелюбом.

Кто ищет, тот всегда найдёт себе приключений. Костя уже собрался свернуть с наезженной дороги, насчёт проверить Андреевскую падь, бывшую базу ватаги Филина, не там ли сидит упырь и кровопийца Полфунта. И услышал вполне характерные звуки разбоя и грабежа. Сразу же свернул в густой кустарник за обочиной, спешился и потащил всех вглубь леса.