Трое - [49]

— Пусти, обезьяна такая! Только посмей меня тронуть!

Но Сандо Верзила только теперь входит в раж.

Он крепко сжимает девушку в своих объятиях и несет в домик. Кокки держит ее за ноги, чтобы не брыкалась.

Девушка отчаянно сопротивляется, но уже не кричит.

— Змея, гадюка! — говорит Бандера. — Просто жаль того, кто женится на ней.

Сандо Верзила прижимает ее сильнее. Девушка понимает. Еще одна отчаянная попытка вырваться, и она снова бьет его по лицу. Но все это тщетно — Сандо видал и не такое.

Всей тяжестью он наваливается на нее. Выражение лица достаточно ясно передает его намерение.

— Пусти ее! — неожиданно резко, по-военному командует Сашо.

Сандо Верзила и не думает подчиниться. Пытается преодолеть последнее сопротивление девушки.

Тяжелый кулак Сашо точно находит челюсть Сандо и валит его на пол.

Девушка встает, оправляется, она все еще не может прийти в себя. Кокки учтиво подает ей стакан воды.

— Свинья! — говорит Сашо и пинает лежащего на полу Сандо.

Девушка всхлипывает:

— Верните мне виноград!

— Отдай! — командует Сашо Бандере.

Девушка берет корзину.

— Марш отсюда! Гусыня такая! — выталкивает ее Сашо. — И без твоего винограда обойдемся!

Девушка исчезает. Издалека доносится ее плач.

Молчание. Чувство виновности. Грустные мысли.

17

Вместо того, чтобы работать — служат. Вместо того, чтобы думать — слушаются. Вместо того, чтобы решать — предрешают. Вместо того, чтобы жить — существуют. Их цвет — серый. Серы их лица, серы костюмы, серы дома, серо искусство, сера наука, серы… Ох, если бы только они могли — они и знамя наше сделали бы серым, и нашу кровь!

Иван

От новых зданий веет холодом, пахнет известкой и краской, что вызывает неприятное ощущение нечто заполненного и в то же время пустого, необжитого.

Остановившись перед входом, Иван критически рассматривает фасад. Широкие окна, облицовка из белого камня, серый гранитный цоколь, базальтовый настил, надпись золотистыми буквами на черном фоне, вертящиеся двери… Во всем чувствуется солидность, претенциозная торжественность, словно институт имеет такое жизненно важное значение, что без него ничто другое на свете не может существовать.

К Ивану устремляется пожилой, плешивый мужчина с розовощеким моложавым лицом. Это его коллега Неделев.

— О-о-о! — восклицает он и трясет руку молодого физика и, зажмурив глаза от радости, целует его в щеку.

— С приездом! Ну, как рука? Здоров! — сияющая улыбка. — Прошел через огонь и воду! — поднимает обе руки кверху, хлопает в ладоши. — Овации герою! — Для Неделева эта встреча долгожданное счастье. — С каких пор ждем тебя! Шеф сказал: «Сохраним за ним место до конца!» Медаль за боевые заслуги, а?

Неделев расспрашивает, какие степени орденов за храбрость существуют, кому и за что их дают, очень ли болит рана, что он почувствовал, когда его пронзили пули, много ли крови он потерял, и к какой группе принадлежит его кровь. И еще, будет ли он получать пенсию, существует ли какая-нибудь опасность для его здоровья; сразу ли приступит к работе, и позволят ли ему врачи заниматься физическими исследованиями… Неделеву хочется многое знать, но Ивану кажется, что внешне симпатичного коллегу, так радушно встретившего его, это совершенно не интересует.

Антипатия. Она идет от воспоминаний.

Неделев словоохотлив…

Необыкновенно услужлив ко всем…

Печальная женственная улыбка человека, вынужденного проглатывать незаслуженные оскорбления…

Пафос, с которым он говорит о достижениях того или иного коллеги…

Загадочное выражение лица, когда входит в кабинет директора и выходит оттуда…

Непроницаемое молчание, когда разговор выходит за рамки общепринятых норм критичности…

Вздох сожаления, когда речь заходит об ограниченности перспектив беспартийных…

Как отнеслись бы к такому в роте? Что сказали бы о нем?

Капитан: «Откуда появилась эта комолая корова!»

Младен: «Знает, что почем!»

Сашо: «Педераст».

«Без пяти два»: «Притворяется простачком, а сам себе на уме».

Желязко: «Профессор, этот человек похож на фальшивую монету!»

Химик доктор Неделев пространно объясняет Ивану, как построено новое здание, сколько затрачено на это средств, какие большие неприятности были у них в связи со строительством, и что он, Иван, приезжает на все готовое. Конечно, это совсем не значит, что он из тех, которые любят, чтобы все за них делали другие…

Иван слушает его внимательно, терпеливо. За шумным излиянием восторгов и заверений в дружбе прячется какая-то простая цель.

Неделев, наконец, проговаривается:

— Почему не перекинешься в мою секцию? Мне нужен физик! Ты парень способный! Мы прекрасно сработаемся!

— А Ружицкий? — спрашивает Иван. — Ведь он у тебя замещает физика.

— Ружицкий покинул нас! — с прискорбием сообщает Неделев.

— Почему! — удивляется Иван. — Неужели до этого дошло?

— Я тоже очень удивился, — пожимает плечами Неделев. — Кажется, у него что-то с нервами было неблагополучно за последнее время! А, может, были особые соображения, которые нам неизвестны.

Иван понимает — кому-кому, а Неделеву-то очень хорошо известны причины ухода его помощника, только он не желает о них сказать.

— Жаль, — говорит он. — Ружицкий честный человек!