Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [50]

Прошел год после битвы на Белой горе, и до мира было еще далеко. Оливарес в Мадриде и эрцгерцогиня в Брюсселе единым фронтом вместе с королем Англии выступили за возвращение Фридриха в Пфальц, но сам Фридрих активно, хотя и не нарочно помог Фердинанду это предотвратить. Уверенный в своих новых силах, полученных с помощью голландцев, обязанный по договору с Соединенными провинциями вернуться на свои земли завоевателем во главе оплаченных ими армий, он не собирался тайком пробираться домой под защитой испанцев. Он был настроен вести войну не меньше, чем Фердинанд. Англо-испанский план хромал на обе ноги – из-за противоположных стремлений главных участников. И возможность мира стала еще призрачнее.

Теоретически фракции внутри самой Германии пока еще не вели гражданской войны, а война шла против одного нарушителя общего мира. Едва ли Фердинанд хотел, чтобы так оставалось и дальше: его раздражал тупик, созданный испанцами на Рейне, и скорее потому, что он хотел договориться с Максимилианом, а не потому, что боялся международных осложнений, к которым это могло привести. Еще в ранней юности Фердинанд выбрал себе воинственный девиз Legitime certantibus corona[32], и потому идея справедливой борьбы за права императорской короны не могла его не привлекать. Несмотря на весь свой оптимизм, он не представлял себе укрепления своего императорского могущества без конфликтов, и перспектива продолжения войны не вызывала у него особой печали. Ему не хватало воображения, которое позволило бы ему понять, что делает с людьми голод, огонь и меч, и он, подобно большинству современников, считал куда более страшным, когда протестантские солдаты выкалывали глаза на образах Девы Марии, чем когда они сжигали крестьян прямо вместе с их домами. Фердинанд не желал соглашаться на планы посреднического мира, так же как Фридрих и Мансфельд, но с политической и моральной точки зрения его позиция была сильнее, поскольку он всегда мог переложить на них ответственность за продолжение войны. Убежденный в том, что его курс надежнее для династии, чем испанский, что голландцы или сам Фридрих скоро загубят весь англо-испанский план, что протестантские князья вот-вот не выдержат и совершат какую-нибудь глупость и тем самым предоставят ему еще один повод ударить по их могуществу в Германии, Фердинанд выжидал, пока ситуация складывалась исключительно удачным для него образом. Есть такой дар – понимать, когда действовать, а когда не делать ничего, когда воздевать указующий перст, а когда ждать, пока все идет своим чередом. Этим даром обладал Фердинанд. Зимой 1621 года ему надо было только подождать.

3

Если бы Фридрих и Елизавета согласились на англо-испанский план и вернулись в Гейдельберг (Хайдельберг), заключив соглашение, Тридцатилетней войны не произошло бы.

Но эти молодые люди – им вместе не исполнилось в сумме и пятидесяти лет – не проявляли ни малейшего желания поступить подобным образом. Убежденность Фридриха компенсировала недостаток силы воли, а у Елизаветы решимости хватало на обоих.

Неумелые, слишком доверчивые, вечно терпящие поражение и вечно собирающие утраченные силы для нового наступления, преданные одним союзником и вынужденные искать других, упорствующие в заблуждениях, но искренние, король и королева Чехии привлекали внимание протестантской Европы к Германии и в течение девяти бедственных лет боролись за свое дело, пока на сцену не вышли гениальные Ришелье и Густав II Адольф с целью навсегда уничтожить империю Габсбургов и испанское владычество.

В королевской паре Фридрих был лицом, а Елизавета – душою. Его земли, титулы, реальные или мнимые, его права – все это были фигуры в шахматной партии; на доске ими двигала Елизавета со своим острым умом и дельностью. «Лучшая кобылка та, что сама возницу везет» – так писал о ней ее брат принц Уэльский. Именно Елизавета вела обширную переписку со всеми неофициальными влиятельными лицами, фаворитом отца и главными вельможами Франции; именно Елизавета дипломатично окрестила свою новорожденную дочь Луизой-Голландиной и попросила голландские штаты стать ее крестными отцами; именно Елизавета ослепляла великолепием послов и обращала свою благосклонность в деньги, которых не хватало ее мужу.

Их первым важным союзником стал принц Христиан Брауншвейгский, который предложил им помочь набрать и возглавить новую армию на деньги голландцев. Христиан, младший брат герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского, в возрасте 18 лет получил пост «администратора» секуляризованного епископства Хальберштадт; он не имел необходимого опыта для исполнения своих обязанностей, помимо иррациональной неприязни к католикам. «Должен признаться, – написал он однажды своей матери, – что чувствую желание воевать, потому что я таким родился и останусь таким до конца моих дней». Красивый, бойкий и энергичный, Христиан был любимцем у матери, которая с детства избаловала его. Безответственный и самоуверенный, он рано усвоил солдатские манеры и грубые словечки, а от этих несерьезных подростковых уловок перешел к репутации безрассудно жестокого и порочного человека, которая сохранялась за ним более двух столетий. В состоянии возбуждения и легкого опьянения он кричал на старших по возрасту, называл эрцгерцогиню Изабеллу alte Vettel