Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [26]

Лицемерный поступок Фердинанда нельзя объяснить, разве что тем, что явный отказ признать «Грамоту» должен бы неизбежно привести к всеобщему мятежу. Положение было таково, что еще оставались шансы, что Турн поведет себя агрессивно и необдуманно, протестантская партия безнадежно рассорится и Фердинанд, настраивая одну группировку против другой, сможет искоренить религиозные свободы без кровопролития.

Вероятно, ни Матвей, ни Клезль до конца не понимали происходящего. И тем не менее осенью после выборов вышло два эдикта. Ни один из них не противоречил конституции, хотя оба показали, что Фердинанд уже начинает прибирать к рукам правительство. Первый давал королевским судьям право присутствовать на всех местных и общенациональных собраниях, второй вводил королевскую цензуру над пражской печатью. Покидая столицу, Матвей назначил пять наместников, среди которых были Славата и Мартиниц, но не нашлось места ни Турну, ни Шлику.

В этой атмосфере подозрительности два инцидента получили развязку. В селе Клостерграб (Гроб), принадлежавшем архиепископу Пражскому, протестанты строили церковь, ссылаясь на то, что они вольные жители королевской земли, а не вассалы архиепископа. Так претензия на свободу совести опасно слилась с претензией на гражданские права. Аналогичный случай произошел в городке Браунау (Броумов), где протестанты не только строили церковь, но и крали для нее лес из близлежащих монастырских угодий. В обоих случаях они утверждали, что строят церкви на королевской земле и что «Грамота величества» однозначно гарантирует им такое право. Власти ответили, что, хотя протестантам и дозволено строить на королевской земле, «Грамота» не препятствует и королю отчуждать такие земли; что король в действительности подарил эти владения церкви и, соответственно, протестанты утратили на них свои права. Как в протесте, так и в ответе на него проявилась одна и та же мысль; дело было в конфликте не просто между протестантами и католиками, а и между подданными и их сюзереном. Имеет ли король право отчуждать землю без согласия подданных? Протестанты-чехи так не считали и тем решительнее настаивали на том, потому что Матвей за последние пять лет таким образом вернул 132 прихода под юрисдикцию одного только пражского архиепископа.

Уезжая в Вену, Матвей приказал при необходимости силой подавить все дальнейшие протесты жителей Клостерграба (Гроба) и Браунау (Броумова). Его католические наместники сразу же воспользовались этим распоряжением, чтобы бросить в тюрьму нескольких самых строптивых бюргеров Броумова. Словно под действием магнита разобщенная чешская оппозиция сразу же сплотилась: протестантов возмутило попрание их привилегий, горожан оскорбили нападки на права вольных бюргеров, а дворяне ухватились за возможность урезать территориальную силу церкви.

Тури созвал собрание протестантских чиновников и депутатов со всей Чехии и призвал освободить заключенных. Когда его демонстрация ни к чему не привела, он обратился к дефенсорам «Грамоты величества» с предложением созвать еще более многочисленное собрание протестантов. Этот второй съезд назначили на май 1618 года, а пока еще стоял март. За оставшееся время обе стороны постарались настроить народ и особенно жителей Праги в свою пользу. Несмотря на католическую пропаганду, 21 мая собрался съезд протестантов – грозная рать дворян, землевладельцев и бюргеров со всей провинции. Тщетно имперские сановники приказывали им разойтись. Лишь тогда Славата и Мартиниц осознали, в какой оказались опасности, и вечером 22 мая статс-секретарь, переодевшись, отправился в Вену, чтобы умолять поскорее прислать помощь.

Но было уже слишком поздно. В ту же ночь Турн призвал главных дворян королевства составить план действий. Отклонив все протесты Шлика, он потребовал предать смерти Славату и Мартиница и учредить чрезвычайное протестантское правительство. Весь город уже бурлил, и, когда на следующее утро протестантские депутаты направились к королевскому замку в Градчанах, за ними последовала огромная толпа. Через ворота, увенчанные габсбургским орлом с распростертыми крылами, они устремились во двор, во главе с депутатами поднялись по лестнице в зал для аудиенций, оттуда в комнатку, где сидели наместники. Славата и Мартиниц оказались зажаты между столом и стеной, между толпой впереди и голой каменной кладкой сзади, словно загнанные звери. Оба не сомневались, что настал их последний час.

Сотня рук потащила их к высокому окну, откинула створки и выбросила наружу. Мартиниц стал первым. «Иисус, Мария! Помогите!» – закричал он и полетел через подоконник. Славата сопротивлялся дольше, зовя Пресвятую Деву и цепляясь за оконную раму под градом тумаков, пока кто-то не ударил его так, что он потерял сознание и разжал окровавленные руки. Их дрожащий от страха секретарь схватился за Шлика, ища защиты; опьяненная толпа подняла его и выбросила вслед за его господами.

Один из повстанцев перегнулся через карниз, глумясь: «Посмотрим, поможет ли вам ваша Мария!» И через миг, со смешанным гневом и изумлением, «Господи, Мария ему помогла!» – крикнул он, ведь Мартиниц уже зашевелился. Вдруг из соседнего окна высунулась лестница; Мартиниц и секретарь бросились к ней под градом не попадавших в цель снарядов. Кое-кто из слуг Славаты, не побоявшись толпы, спустился к нему на помощь и унес за остальными, без сознания, но живого