Три версты с гаком. Я спешу за счастьем - [46]

3

На обед Гаврилыч уходил ровно в час. Причём ему не нужно было смотреть на часы, которых у него никогда и не было. Время он чувствовал, как сам говорил, животом. Сегодня, уходя обедать — жил Гаврилыч на соседней улице, что упиралась в болото, — сказал, что после обеда задержится. Обычно он не докладывал. Гаврилыч любил свободу и сам себе был начальник. Случалось, запивал на два — три дня. Потом приходил тихий и несчастный. Озирался все время на калитку, как будто опасался, что вот — вот придёт его лучший друг участковый Юрка и увезёт на своём мотоцикле в районное отделение милиции.

Так страдал он с полчаса, охал, стонал, держался за голову и говорил, что в ней тяжёлый утюг. Хочешь повернуть голову, а утюг не даёт, возвращает её в первоначальное положение. А язык во рту, будто точильный брусок, едва ворочается и царапает. Слёзным голосом Гаврилыч просил на бутылку красного. Не опохмелившись, он не мог начать работу. В магазин Артём не пускал Гаврилыча. Там дружки найдутся, и снова понеслось! Сам шел в сельпо и брал бутылку вермута. С неделю они вдвоём исправно трудились, иногда дней десять. А потом плотник мрачнел, становился раздражительным. Правда, недовольство своё он срывал на ни в чем не повинных досках да брёвнах. Все чаще заговаривал с прохожими, дымя цигарку за цигаркой. В такие дни Эд держался от хозяина подальше, хотя Гаврилыч никогда на собаку голос не повышал и тем более руку не поднимал. Деликатный пёс, чувствуя настроение хозяина, просто не желал попадаться на глаза. Лёжа где — нибудь в тени, дремал, изредка вскидывал голову, пристально смотрел на Гаврилыча, шумно и тоскливо вздыхал: дескать, сочувствую, но помочь ничем не могу.

Каждый вечер Артём выдавал плотнику рубль двадцать на бутылку согласно договорённости. Гаврилыч со вздохом засовывал деньги в карман и шел в магазин.

Бутылка красного была для него, что для слона дробина.

Артём сам варил себе на тагане суп, кашу. Гаврилыч однажды принёс полмешка картошки, в другой раз десяток яиц, несколько луковиц. И сколько раз Артём ни уговаривал его пообедать с ним, плотник ни разу не согласился. Не то чтобы не доверял кулинарным способностям Артёма — к еде он был равнодушен, — просто привык всегда обедать дома.

Артём садился за стол позже Гаврилыча, и тот, поглядывая на него, первое время заводил разговор, что неплохо бы перед обедом тяпнуть для аппетита. И сам вызывался сбегать в магазин. Но Артём прекрасно знал, чем все это может кончиться, и наотрез отказывался. Тогда плотник пускался на разные уловки: как — то подозвал пса и, почёсывая ему за ушами, сказал:

— Давай на спор? Ты даёшь деньги, а я посылаю его в магазин. Через пять минут притащит маленькую!

Артём клюнул на эту удочку. Гаврилыч завернул три рубля в обрывок газеты, сунул Эду в зубы и что — то пошептал на ухо. Пёс понимающе посмотрел ему в глаза и потрусил к калитке. Носом толкнул её и убежал, а через несколько минут появился с зеленой бутылкой в зубах. Помахивая хвостом, подошёл к хозяину и разжал зубы лишь тогда, когда тот потянул бутылку за горлышко.

— Настоящий принц, — сказал Гаврилыч, вручая Эду вывалянный в кармане кусок пилёного сахару. — Никогда сдачи не берет…

За полтора месяца Артём так привык к Гаврилычу и его причудам, что уже скучал без него.

Утро после очередного загула. Сгорбленная с опущенными плечами фигура Гаврилыча. Загорелое лицо, исполосованное морщинами. Выслушивание жалоб на проклятый «утюг». Десятиминутное сражение за несчастную бутылку. Артём железным голосом говорил, что с утра давать на бутылку — такого уговора не было. Вечером — пожалуйста, как договаривались. А то что же получится: и утром бутылка, и вечером, а работа как же? Гаврилыч, не глядя на него, долго и старательно собирал в мешок инструмент, выколачивал стружку из рубанка, обтирал рукавом наточенный топор, потом решительно направлялся к калитке. Больше здесь и ноги его не будет. Где это видано, чтобы страдающему человеку с утра не дали опохмелиться? Ведь он не просит бутылку водки, а всего — навсего одну жалкую бутылку вермута за рубль девять, крепость восемнадцать градусов. Причём не Христа ради, а за свои же кровные, трудом — потом заработанные!

Думаешь, большая радость ковыряться в этом гнильё? Да он, Гаврилыч, нарасхват. В Голышах бригадир Кузьма ждёт его не дождётся. Вот завсегда так, возьмёшься людям сделать доброе дело, а они в твою нужду вникнуть не желают… Разве же можно так?

Все эти речи плотник произносил, держась за ручку двери и глядя куда — то вдаль. Смотреть людям в глаза с похмелья он не любил.

Артём сдавался и приносил бутылку. И демонстративно отворачивался, не хотел даже смотреть на Гаврилыча. Тот и не упрашивал составить ему компанию. С удовольствием выпивал один, никогда ничем не закусывая. Брался за топор и начинал на удивление азартно и хорошо работать. Артём медленно оттаивал. Сначала со стороны смотрел на плотника, потом начинал помогать ему, и в процессе работы у них восстанавливались прежние добрые отношения.

Когда сегодня Гаврилыч сказал, что после обеда задержится, Артём забеспокоился: не собирается ли он снова загулять? А слоняться по захламлённому двору и ждать, когда он — красное солнышко — покажется, было невесёлое занятие..