Три века российской полиции - [15]
Выборная запись шуян в губные целовальники; 1647 г.
Лета 7155 году <…> по Государеву Цареву и Великого Князя Алексея Михайловича всея Русии указу и по приказу губнова старосты Ивана Григорьевича Меншикова Шуи посаду земской староста Денис Иванов, да земские целовальники <…> с товарищи, да посацкие люди <…> выбрали есьми и излюбили ко Государеву Цареву и Великого Князя Алексея Михайловича всея Русии делу в шуйские губные целовальники Шуйского же уезду Николы Чудотворца Шартомского монастыря крестьянина Дея Фелимонова с нонешнего 155 году Сентября с 1-го числа до Сентября по 1-е число 156 году; человек он добрый, душою прям и животом прожиточен, у тово Государева дела быти ему годно и верити ему в том Государевом деле мочно, в том мы на него <…> выбор дали за отцов своих духовных и за своими руками, а выбор писал по веленью посацких людей в Шуе земской дьячок Алешка Иванов.
(Старинные акты… — С. 112–113.)
С учреждением губных изб направление «особых обыщиков» с «ратными людьми» из Москвы прекратилось, но ненадолго. Действия преступников подчас приобретали такой размах, что для их пресечения возникала необходимость в применении объединенных усилий, в том числе с привлечением военной силы. Нередко в одной и той же местности действовали и губные органы и обыщики. Вообще, надо заметить, институт обыщиков то упразднялся, то вводился вновь, и круг их обязанностей точно определен не был.
Многочисленные источники свидетельствуют о том, что должностные лица разного уровня, в том числе призванные бороться с преступностью, и сами допускали правонарушения, используя свое положение в низменных, корыстных целях. Вот что писал в челобитной на губных старост шуйский воевода Змеев: «Был я, холоп твой, у твоего Государева дела в Шуе, и как, Государь, из тюрьмы в Шуе тюремные сидельцы разбежались небреженьем губных старост Филата Сеченова и Провоторха Волкова <…> а сами поехали по деревням и жили в деревнях своих, а оставили одново целовальника у тюрем, и я, холоп твой, многую их неправду и нераденья написал к тебе, Государю, и ныне, Государь, мстя мне недружбу, те губные старосты крестьянишек моих продают напрасно, по недружбе сажают в тюрьму без поличнова, и без язычной молки, и без обысков, и сажали крестьянина моево, Ивашко Груну, и сидел в тюрьме в земляной пять ден, и вымучили у нево, моего крестьянина, пятнадцать рублев денег, да корову, да из тюрьмы выпустили, да выпустя тово Ивашко Груну, изымали на торгу другова моево крестьянина, Петрушку Федорова, да посадили в тюрьму без поличнова и без язычной молки, и мне, Государь, те губные старосты наругаютца, крестьянина моево на правеже мучат и в земляной тюрьме держат, и просят денег, а крестьянишки мои разбоем и татьбою и ни каким воровством не промышляют…»[38].
При всей нетерпимости создавшегося положения сохранялась, однако, некоторая возможность ограничения масштабов злоупотреблений местных властей, поскольку каждая из сторон знала, что за ней бдительно следит другая, и если будет преодолена некая «допустимая» граница, то об этом дойдет до сведения центральной власти с предоставлением нужных доказательств.
Для обывателей дело менялось в худшую сторону, когда обыщики, губные старосты и прочие объединялись на преступном поприще. Об этом убедительно свидетельствует следующая жалоба: «Царю Государю и Великому Князю Михаилу Феодоровичу всея Русии бьют челом сироты твои государевы <…> земской старостишко Кулемка Кузьмин и во всех посацких людей место. В прошлом, в 125 году присланы к нам в Шую и в Шуйский уезд Михаил Беклемишев да подьячий Петр Копнин для твоего Государева дела сыскивати татей и разбойников и всяких лихих людей, и тот, Государь, Михаил Беклемишев с товарищи воровских людей <…> и не сыскивают, а с них, Государь, емлют поминки рублев по сту и по двести и больше, и те, Государь, тати и разбойники, по их умышленью, села и деревни разбивают в день, и на нас, на сирот твоих, по их наученью грозятца, и в нынешнем 126 году тот Михайло Беклемишев, да губной староста Матвей Кроткой, да подьячий Петр Копнин научают тюремных сидельцев на нас, сирот твоих, и посацких людишек, на лутчих и на молодчих язышною молкою напрасно, и нам, Государь, чинят убытки великие, а татей и разбойников на выкуп из тюрьмы выпускают, и <…> мы, сироты твои, посацкие людишки, бредем врознь и впредь, твои всякие денежные доходы имати не на ком и твоя Государева отчина город Щуя от их воровского умышления ставитца пуста. Да в нынешнем, Государь, в 126 году Михайло Беклемишев с товарищи отсылает от себя людей своих <…> и всякую рухлядь с ними посылают на иные городы и в поместья свои, и те их беглые люди, по их веленью, приходят от поля по ночем в Шую, на посад, на пустые дворы, а они тех своих людей выимают ведаючи, где они хоронятца, и научают на нас, на сирот твоих, на посацких людишек, говорить всякое воровство, и посацких людей и с пиров без полишной, без язышной молки емлют на пытку напрасно, и пытают без твоего Государева указу, и без вины для своей корысти, а нас, сирот твоих, гонят в рознь. Милостивый Царь Государь и Великий Князь Михаил Феодорович всея Русии, пожалуй, Государь, нас, сирот своих, вели, Государь, того Михаила Беклемишева, да Матвея Кроткова, да подьячего Петра Копнина от нас из Шуи свести, чтоб и достальные людишки розно не разорились и твоя бы Государева отчина, город Шуя, от тово Михайлова умышления с товарищи не запустела. Царь, Государь, смилуйся, пожалуй!»
