Три минуты с реальностью - [103]
— По-моему, это как-то связано с его предками.
— А где он родился?
— В небольшой деревушке рядом с Ростоком.
— Не знаешь, как она называется?
— По-моему, на конце «-хаген» или вроде того…
— Недалеко от Ростока, говоришь?
— Да. Поищи в атласе. Может, вспомню, если снова услышу название.
Анита включила свет в салоне и показала на бардачок.
Джульетта выудила оттуда атлас автомобильных дорог Германии и нашла в алфавитном указателе Росток. Открыв нужную страницу, заметила, что названия почти всех населенных пунктов к востоку от Ростока оканчиваются на «-хаген», и стала читать:
— Фолькенсхаген, Кордсхаген, Билленхаген, Виллерсхаген… Она прочитала еще с десяток названий, пока Анита не остановила ее:
— Это Альбертсхаген.
— Ты уверена?
— Да. У меня был друг детства, которого звали Альберт.
Джульетта уставилась на крошечное пятнышко. Населенных пунктов меньше этого просто не бывает на свете.
— Ты была там когда-нибудь?
— Нет. Зачем?
— Ну как… Папа разве никогда туда не ездил? После объединения, конечно.
— Ты же знаешь, он терпеть не может ГДР. Зачем ему туда ездить?
— А ты? Разве не интересно посмотреть, где он вырос?
Мать подняла брови.
— Он никогда не хотел говорить об этом. Да я и не спрашивала.
— И ты… считаешь это нормальным?
— Что ты имеешь в виду?
Джульетта бросила атлас обратно в бардачок.
— Мама! Неужели нельзя хоть раз ответить понятно?
— Только без театральных эффектов, ладно?
— Черт возьми. Что с тобой? Что я тебе сделала, в конце концов?
Мать крутанула руль вправо и отжала сцепление.
— А это, моя дорогая, я тебе с удовольствием объясню. Вот уже десять лет вся жизнь нашей семьи вертится вокруг тебя. Джульетта назад, Джульетта вперед. Балет, балет, балет. Ты и отец. А стоит вашему симбиозу чуть пошатнуться, и ты бежишь ко мне. Ах да, у меня же есть мама…
— Ты всегда мне все запрещала.
— Я ничего тебе не запрещала. Просто апеллировала к твоему разуму.
— Ты совсем не понимаешь меня.
— Тогда не проси меня ничего тебе объяснять, хорошо?
Мать холодно посмотрела на нее. Откуда такая резкая реакция?
— Почему ты так говоришь со мной?
Мать выключила мотор и повернулась к ней.
— Потому что тебе трудно смириться с тем, что ты не центр Вселенной. И еще эти твои инсинуации об отце. Что ты себе напридумывала? Да ты представляешь, как мы испугались, когда ты умчалась в Аргентину? То, что произошло в Буэнос-Айресе, очень печально. Мне жаль этого юношу. Но от общения с ним у тебя, очевидно, помутился рассудок. Я совершенно тебя не узнаю.
Джульетта не нашлась что ответить.
10
До трех часов ночи она просидела на диване. По стеклам барабанил дождь. В берлинской модификации. Горизонтальный дождь. Из четырех бра горели только три. Перед ней на столе лежал нераспакованный пакет с видеокассетами, присланными Линдсей. И письмо, которое она только что перечитала.
Удивительно, насколько простыми оказываются многие вещи, если делать их не задумываясь. Не прошло и минуты, как она уже знала нужное имя.
— Альбертсхаген. Возле Верта?
— Поблизости от Ростока, — отозвалась Джульетта.
— У меня только один человек с такой фамилией. Лоэсс, говорите? С двойным «с»?
— Да.
— Лоэсс Конрад?
— Да, его номер, пожалуйста.
Что-то в трубке щелкнуло. И электронный голос назвал телефонный номер. Невероятно, но факт. Значит, у него были там родственники.
11
Иногда она оставалась позже всех и танцевала «Эскуало».
Специально дожидалась, пока все разойдутся, возвращалась в репетиционный зал, ставила запись и вся отдавалась музыке. В течение дня ей приходилось сдерживаться, следуя стилизованным балетным движениям, не имеющим ничего общего с этой музыкой. Гнев, ярость, животное насилие физически ощущались в ней, а Джульетте приходилось довольствоваться арабесками и глиссадами 173.
Этот балет ей не нравился. Она не видела смысла в попытке связать балет и танго в единое целое. Или уж, во всяком случае, не так. Это ведь земля и воздух. Они прямо противоположны друг другу. Хореография Бекманна неверна. Пока Джульетта, закрыв глаза, стояла в репетиционном зале, прислушиваясь к первым тактам «Эскуало», ей пришла на ум фраза, сказанная как-то Линдсей: «Целых тридцать лет танго защищалось от Пьяццолы. Народ не хотел его. В него даже плевали на улице. И Пьяццола изгнал из танго народ: певцов и танцоров».
Это наблюдение носило не менее сумбурный характер, чем все остальные. Но отчасти было верным. Музыку Пьяццолы с балетом роднило именно «изгнание народа», удаленность от истоков, огромная дистанция от этнической культуры, откуда оба эти искусства вели свое происхождение. И то и другое оставались элитарными искусствами, но занимали при этом противоположные полюса элитарности. Так возможно ли перебросить мост?
Интересно, Дамиан тоже чувствовал это? Танцевал свои собственные шаги. Шаги Джулиана. Шаги из того па-де-де, которое разучивал с Лутцем. Закрыв глаза, она все так же ясно видела ту сцену. Его движения тогда околдовали ее. И теперь она знала почему. Потому что перед ней предстал другой полюс в той же нише: полная противоположность балету. И вот она сама в это ввязалась. Так хотелось думать о Дамиане без этой боли, без чувственной глухоты. Она вспомнила, что он говорил ей той ночью после поездки на Шлахтензее. Закрыв глаза, представила, что пол — это магнит, а ее ноги сделаны из железа. Колени и бедра сведены вместе. Торс прямой и почти недвижный. Грудь гордо торчит вперед. И начала движение — крадущаяся, кошачья походка. Иногда она часами танцевала под эту музыку. Импровизировала переходы между обеими партиями и, таким образом, исполняла всю пьесу одна. Двигалась, словно в трансе, ведя непрерывный немой диалог с ним. На какое-то время это помогало. Она чувствовала его близость.
