Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - [10]

— Меня? Нисколько.

Ему хотелось ответить, что его это тем более не удивляет, что он и сам известный артист. Но он-то был женат, и, по сути дела, именно из-за этого…

Он на минуту закрыл глаза. Потом открыл снова и увидел себя как бы глазами постороннего человека, но с еще большей ясностью. Вот он стоит на тротуаре 5-й авеню с женщиной, держащей его за руку. Он ее совсем не знает и собирается с ней идти бог знает куда.

Она неправильно поняла его.

— Тебе со мной скучно?

— Напротив.

— Тебе интересно выслушивать мои девичьи истории?

Попросит ли он ее сейчас замолчать или, напротив, продолжить свой рассказ? Он сам не знал. Он знал только одно: когда она говорила, он ощущал какую-то глухую тяжесть, даже, можно сказать, боль в левой стороне груди.

Почему? Этого он не понимал. А не хочется ли ему, чтобы было так, будто его жизнь началась лишь со вчерашнего дня? Вполне возможно. Это уже не имело никакого значения. И вообще, ничто уже не имело никакого значения, ибо он вдруг решил больше внутренне не противиться тому, что происходит.

Он слушал ее, продолжая путь, глядя на освещенные шары фонарей, которые тянулись вдоль улицы и уходили куда-то в бесконечность. Мимо бесшумно проносились такси. Можно было различить пары, сидящие почти в каждой машине.

А разве же и он сам не испытывал острейшего желания стать частью такой вот пары? Чтобы за его руку держалась женщина, как это сейчас делает Кэй?

— Зайдем на минутку. Не возражаешь?

На этот раз она пригласила его не в бар, а в аптеку и улыбнулась ему. И он понял ее улыбку. Как и он, она думала, что это означает новый этап их близости, ибо ей хотелось купить кое-какие необходимые предметы туалета.

Она позволила ему расплатиться, и это ему понравилось, как и то, что продавец называл ее мадам.

— Ну а теперь, — решила она, — мы можем вернуться.

Он не мог удержаться от иронии, о чем тут же пожалел.

— Как, даже не выпив последнее виски?

— Никакого виски, — ответила она самым серьезным образом. — Сегодня вечером я опять становлюсь, хотя бы ненадолго, шестнадцатилетней девочкой. Тебе не будет скучно?

Ночной портье их узнал. Почему такое удовольствие вызвало простое лицезрение вульгарной вывески сиреневого цвета — «Лотос» — этих нескольких освещенных над входом букв? И не меньшая радость оттого, что этот жалкий и унылый человек приветствует их как старых клиентов?

Откуда такое чувство удовлетворения, когда они оказались вновь в банальной обстановке заурядного гостиничного номера и увидели кровать с двумя подготовленными для сна постелями?

— Сними, пожалуйста, пальто и садись.

Слегка волнуясь, он выполнил ее указание. Она казалась тоже взволнованной. Но точно этого он сказать не мог. Были такие минуты, когда она становилась ему ненавистной, а были и такие мгновения, как сейчас, когда ему хотелось положить голову на плечо этой женщины и разрыдаться.

Он чувствовал себя усталым, но успокоившимся. Он сидел и ждал с легкой, еле приметной улыбкой на губах. Она перехватила его улыбку и явно поняла его правильно, ибо подошла и поцеловала, первый раз за день. Но не с чувственной жадностью и не с тем пылом, который, казалось, был порожден отчаяньем, а очень ласково, не спеша, протянув к нему губы и застыв в нерешительности, чтобы потом прикоснуться к его губам и с нежностью прижаться к ним.

Он закрыл глаза. Когда он их открыл и увидел, что ее глаза закрыты, он был ей за это очень признателен.

— Теперь посиди спокойно, не двигайся.

Она встала, погасила люстру, оставив зажженной только совсем маленькую лампу с шелковым абажуром на ночном столике. Потом она направилась к стенному шкафу и извлекла оттуда бутылку виски, начатую накануне.

Она сочла необходимым разъяснить:

— Сейчас это совсем не то…

И он понял. Она спокойно, не торопясь и тщательно отмерив дозы алкоголя и воды, с серьезным видом хозяйки дома наполнила два стакана. Один поставила около своего спутника и как бы между прочим коснулась его лба.

— Тебе хорошо?

Сбросив привычным движением туфли, она забилась в кресло, устроилась там поудобнее и сразу стала похожа на маленькую девочку.

Потом она вздохнула и произнесла каким-то совершенно незнакомым ему голосом:

— Мне очень хорошо.

Их разделяло не больше метра, но они прекрасно знали, что не будут преодолевать сейчас это расстояние, и тихо смотрели друг на друга сквозь полуприкрытые веки. Они были счастливы, видя, как глаза светятся нежностью. И это успокаивало их.

Неужели она сейчас опять заговорит?

И она действительно слегка приоткрыла рот, но для того чтобы тихо, почти шепотом начать петь ту самую песню, которая совсем недавно стала их песней.

И этот простой популярный мотив вдруг преобразился в музыкальное произведение такой силы, что у мужчины выступили на глазах слезы и он почувствовал жар в груди.

Она это знала. Она знала все. Она завораживала его своим пением, своим чуть надтреснутым голосом с серьезными интонациями и намеренно стремилась продлить удовольствие, которое они ощущали оттого, что они вдвоем и отрешены от всего остального мира.

Когда она вдруг замолчала, то в наступившей тишине стали слышны уличные шумы.

Они слушали их с явным изумлением. Потом она повторила значительно тише, чем в первый раз, как если бы она боялась вспугнуть судьбу: