Три года одной жизни - [28]

— В стойкости Межигурской можешь не сомневаться, — заверил Бадаева начальник областного управления. — Бери личной связной, не ошибешься.

И Бадаев взял личными связными обеих Тамар...

Напряженный день, утомительная ночь, и неизвестно, что впереди. Нужно было хоть немного отдохнуть. Бадаев лег на нары, прислонился спиной к шершавому, влажному ракушечнику и будто провалился.

Проснулся от внутреннего толчка: каждую минуту враг может ворваться в город, а ты спишь. Встал, добрел на ощупь до колодца, умылся, поднялся наверх.

И снова — ухающие разрывы бомб, резкие хлопки зениток, суматошная трескотня пулеметов, багряно-черный дым пожарищ, едкая гарь. Прыгающая по дорожным выбоинам полуторка, конспиративные квартиры, шифры, пароли, последние наказы и напутствия. Свои люди должны остаться и в порту, и на заводах, и в примарии, даже в церкви.

В сумерках выбрался Бадаев из города и на этот раз. Нужно было заехать в Аркадию.

Парк и корпуса санатория имени Дзержинского, где отдыхала когда-то Тоня, казались опустевшими, но здесь шла напряженная работа. За опущенными шторами сновали из комнаты в комнату озабоченные люди: получали боеприпасы, очищали от заводской смазки оружие.

Через парк Бадаев прошел во флигель санатория, разыскал помпохоза оперативной группы Мурзовского:

— Почему до сих пор здесь? Ваше место в Нерубайском.

— С утра ездил с Межигурской за Гаре, — сказал Мурзовский.

Елена Гаре была его первой женой, до войны оба работали на областном узле связи; он — снабженцем, она — радисткой. Там Елена и подружилась с Тамарой Межигурской. Несхожими были подруги. Тамара, скрытная, по-мужски волевая, считалась лучшим механиком узла, по совместительству работала в аппаратной НКВД. Елена, переменчивая, то безудержно веселая, то задумчивая, но всегда общительная, многое в характере унаследовала от своей матери, обрусевшей француженки. С детства зная французский язык, Елена изучила и немецкий. В морском техническом училище, где училась после школы, занималась уже переводом журнальных статей. А на узле связи ей приходилось прослушивать и переводить французские и немецкие радиопередачи; случалось быть переводчицей на приемах почетных и деловых гостей из Франции и Германии.

С Мурзовским она прожила недолго. Когда Межигурская предложила Елену в отряд резервной радисткой, Мурзовский, которому, видимо, не были безразличны воспоминания о его первой жене, сразу ухватился за это предложение. И вот уже в который раз ездил с Межигурской к Елене на переговоры.

Бадаев еще не встречался с Гаре, но знал о ней уже многое. Почему-то при мысли о Елене ему сразу вспоминалась Наташа. О подруге детства Владимир подумал еще в Москве во время разговора с начальником оперативного отдела. Ему захотелось разыскать в Одессе Наташу — если она еще там живет — и, может быть, сделать ее своей помощницей. Наташа была хоть и дальней, но все же родственницей князей Проворовских — лицо достоверное. Знает языки, хорошо воспитана. Ей, наверное, несложно было бы проникнуть в круги дельцов, коммерсантов и всяких «бывших», которые нахлынут в оккупированную Одессу. Но следы Наташи не отыскались. Немудрено — столько лет прошло.

Однако за родственницу каких-нибудь «бывших», хотя бы тех же Прозоровских, могла сойти и Елена. Наташа говорила, что кто-то из ее родни уехал во время революции во Францию. Теперь родственница-эмигрантка может «вернуться» и разыскивать в Одессе Наташу — легенда вполне правдоподобная.

Не сразу согласилась Елена на легализацию в городе при оккупации. Она сомневалась, что справится с поручаемым ей делом, просилась в катакомбы. Лишь после третьей беседы с Тамарой решилась она поговорить с Бадаевым.

— Ждет вас у беседки, — сообщил Бадаеву Мурзовский.

Красивая, стройная женщина поднялась Владимиру навстречу.

Она заговорила сразу, горячо и взволнованно.

— В училище с нами занимался военрук. Я неплохо стреляю. Могу быть в отряде не только радисткой, но и бойцом, вместе со всеми выходить наверх, на диверсии.

— Чтобы бороться с врагом, надо знать его, — спокойно заметил Бадаев. — Для этого и необходимы отряду глаза и уши наверху, там, где придется действовать.

— Но хотя бы не в одиночку, — начинала понемногу сдаваться Елена. — Оставьте в городе Межигурскую... или Мурзовского.

Эту мысль подал ей, наверное, сам Мурзовский, не раз уже намекавший Бадаеву, что в городе может быть полезнее, чем в катакомбах. Но он-то как раз для легализации наверху не подходил: несколько лет работал снабженцем, в Одессе его многие знали, да и по облику, манерам не мог он сойти за вернувшегося из-за границы эмигранта. Только сразу расконспирировал бы и себя и Елену.

— А почему вы решили, что будете действовать в одиночку? — продолжал Бадаев. — Говорят, в родном доме и стены помогают. Мы на своей земле, оккупанты — на чужой. У вас будут друзья на каждом шагу. На первых порах, может быть, невидимые, но верные — убедитесь в этом сами. Документы подберем хорошие — будете выехавшей в двадцатых годах во Францию эмигранткой. Взвесьте все, продумайте. Подробности обсудите с Межигурской. Через неделю придете сюда же к вечеру. Тамара вас будет ждать.