Три года одной жизни - [26]

А Усатово, согласно тому же преданию, возникло позже. Отделился, ушел к Хаджибейскому лиману один из нерубайцев. Необыкновенной пышности были у него усы. В подражание отцу стали отращивать такие же усы сыновья. И прозвали хутор Усатовом.

Скрестились со временем неподалеку от этих хуторов железная и шоссейная дороги. Нерубайское превратилось в стратегически важный коммуникационный узел.

Здесь, на скрещении дорог между Нерубайским и Усатовом, в глубоких многоярусных катакомбах и решено было разместить основной партизанский отряд и оперативную группу Бадаева.

К Нерубайскому полуторка подкатила уже в сумерках.

От озаренного пожарами неба все вокруг — и дома и люди — казалось бронзовым. Выли, пролетая над головой, снаряды и мины, посвистывали осколки. Всего в нескольких километрах отсюда пролегал оборонительный рубеж защитников города. Отблески взрывов плясали на стеклах окон, на сложенных из белого ракушечника хозяйственных постройках.

Еще вчера на холме за дорогой белел выстроенный здешней артелью Дом культуры. Сегодня над обуглившимся остовом его чернели лишь скрюченные огнем швеллера, тавровые балки.

Война была рядом, но люди будто не замечали ее, занимаясь, казалось, обычными, будничными делами.

Возчик с похожей на ступу деревянной ногой вел под уздцы настороженно шевелившую ушами лошадь. Трудно было понять, какой она масти, — так разукрасила труженицу ракушечная пыль каменоломен. На легких дрожках — набитые чем-то мешки.

Грузами завален был весь двор артели — ящики с гранатами и винтовками, увязанная в тюки теплая одежда, матрацы, кухонная утварь, прессованное сено, мешки с мукой, зерном и крупами — все это нужно было переправить под покровом темноты в шахты, на сорокаметровую глубину.

Подземный лагерь разместили в шести километрах от Нерубайско-Усатовской штольни, в старой двенадцатой шахте. Забаррикадировались, оставив лишь небольшие лазы, закладывавшиеся ракушечником. Установили около них пулеметы. К постам наблюдения и охраны провели телефонный кабель.

Времени оставалось в обрез. В следующую ночь отряду предстояло перебазироваться в катакомбы полностью.

Бадаев зашел в горняцкую контору. Два дня назад дом прошило снарядом, пришлось перебраться в кладовую. Двери, потолок здесь были низкие, махорочный дым облаком тянулся к занавешенным окнам: стекла были, конечно, выбиты.

Вплотную друг к другу стояли три топчана. Стол заменяла перевернутая вверх дном бочка. Совещались хозяйственники.

— Прошу до круглого нашего, — пригласил Бадаева самый пожилой из собравшихся — завхоз подземного лагеря Иван Никитович Клименко. — Ездили вы до профессора, а не сказал профессор, як свинью поросую у катакомбы вволочити? До первой грязюги дойде та и плюхается. От ведь заковыка! Корову-то хоть пропер? — обратился завхоз к одному из партизан.

— Корову — не штука. Да и свинью... взвалим по крайности на дроги, — отозвался тот. — Кухарить на чем? На одних дровах если — сколько надо их, где класть? Все одно отсыреют. Будем в дыму, в копоти, как черти в преисподней. Варить на полста человек — бабы не лвужильные. Облегчить бы стряпню им. Видел я о трех форсунках примуса — вот бы нам...

— Нельзя ли достать такие? — спросил завхоз заготовителя отряда. И с мельницей решать что-то надо.

— Завтра элеватор потребуете!

— Элеватор не элеватор, а мельница нужна, — стоял на своем завхоз. — Надо ж зерно молоть.

Автоматно-ружейную трескотню заглушил нудный, прерывисто нараставший гул самолетов. Иван Никитович привернул фитиль лампы, высунулся в окно. В небе вспыхивали мертвенно-голубоватые огни медленно спускающихся ракет.

— Опять люминаций навешали! Все в колодец!

— А траншеи, Иван Никитович, так и не выкопали? — спросил Бадаев.

— На ляха лысого они, — махнул рукой Клименко. — Заховаемся скоро у катакомбы. Да и колодец добрый у нас, взвод запхаты можно.

— Вот именно — «запхаты», — усмехнулся Бадаев, но спора затевать не стал: забот у всех много, не мудрено что-то и упустить.

Да и лопат маловато, их должен был доставить помпохоз оперативной группы Мурзовский. Где, кстати, он сам, почему нет его на обсуждении насущных хозяйственных дел?

— Сам, наверное, уже окопался, — с усмешкой ответил кто-то.

— Где?

— В Аркадии!

Самолеты начали пикировать на Усатово, ухают взрывы. Вздрагивает, словно в судорогах, не раз уже перепаханная бомбами и снарядами земля. Но вот догорает последняя осветительная ракета, затихает гул улетевших самолетов. После бомбежки ружейно-пулеметная трескотня воспринимается как привычное тиканье часов. Подсмеиваясь над тем, кто как лез в колодец, люди выбираются наверх.

Обсудив с хозяйственниками самое неотложное, Бадаев спустился с Кужелем и Гаркушей в катакомбы: надо было сразу же подобрать и оборудовать перепускные штреки на случай газовых атак, отвести восходящие потоки воздуха в тарахтящем колодце, посмотреть, как разместили запасы продовольствия.

Из глубины подземелий тянуло затхлостью и сыростью. Всполошившиеся летучие мыши, противно поскрипывая, пролетали порой у самого лица. Казалось, вот-вот зацепят своими острыми, как рыболовные крючки, коготками. В тесной темной шахте они делали такие виражи, с такой скоростью, что трудно было проследить их даже взглядом.