Три гинеи - [70]

^{77}«Однако 13 мая (1884) он начал читать еженедельные лекции в Квинсе, которые Морис[496]и другие профессора Кингс-колледжа организовали годом ранее, в основном — для обучения и аттестации гувернанток. Кингсли был готов принять участие в этой непопулярной задаче, поскольку верил в высшее образование для женщин» («Чарльз Кингсли», Маргарет Фаррэнд Торп, с. 65).

^{78} Из приведенной цитаты видно, что в вопросе выпуска манифестов французы столь же активны, как и англичане. То, что французам, не позволяющим своим женщинам голосовать и по-прежнему навязывающим им законы, средневековую строгость которых можно изучить в книге Фрэнсис Кларк[497] «Положение женщин в современной Франции», следует обратиться к англичанкам с просьбой помочь им защитить свободу и культуру, должно вызывать удивление.

^{79} Строгая точность, в данном случае слегка противоречащая гармонии и благозвучию, требует термина «портвейн». На снимке из еженедельной прессы «Лидеры в общей гостиной после обеда» (1937) запечатлена «тележка на колесах, на которой графин с портвейном путешествует по кругу между гостями у камина и никогда не попадает под прямые солнечные лучи». На другом снимке изображен пивной бокал в употреблении. «Согласно старому оксфордскому обычаю, упоминание определенных предметов Зала карается, и нарушитель должен выпить три пинты пива залпом…» Этих примеров достаточно, чтобы понять, насколько трудно женщине описать жизнь в мужском колледже, не совершив какого-нибудь непростительного солецизма[498]. Однако джентльмены, обычаи которых, чего следует опасаться, зачастую пародируют, проявят снисходительность, когда задумаются о том, что писательница-романистка, какими бы благоговейными ни были ее намерения, работает в условиях серьезных физических ограничений. Захоти она, например, описать Банкет в Тринити-колледже Кембриджа, ей бы пришлось «подслушивать ведущиеся там беседы через замочную скважину в комнате миссис Батлер (жены директора)». Наблюдение мисс Холдейн датируется 1907 годом, когда она осознала, что «все окружающее кажется ей средневековым» («Испокон веков», Элизабет Холдейн, с. 235).

^{80} Согласно Уитакеру, существует, по-видимому, Королевское Литературное Общество и Британская академия, поскольку есть упоминания об офисах, служащих и официальных представителях, о полномочиях которых говорить невозможно, поскольку без Уитакера об их существовании никто бы и не подозревал.

^{81} Женщинам, по-видимому, отменили доступ в читальный зал Британского музея в XVIII веке. Так, например: «Мисс Чадли[499]просит разрешения пройти в читальный зал. Единственной студенткой, оказавшей нам такую честь, до сих пор была лишь миссис Маколей[500], и ваша светлость, вероятно, вспомнит, какое неприятное событие оскорбило тонкость ее натуры» (Дэниел Рэй[501] лорду Хардвику[502], 22 октября, 1768 г. Из книги Джона Николса[503] «Литературные истории восемнадцатого века», т. 1, с. 137). В примечании редактор добавляет: «Это намек на нескромное поведение джентльмена в присутствии миссис Маколей, подробности которого невозможно повторить».

^{82} Автобиография и письма миссис М. О. У. Олифант, составленные и отредактированные миссис Гарри Когхилл[504]. Миссис Олифант (1825–1899) «жила в постоянной нужде, поскольку вдобавок к двум собственным сыновьям занималась также образованием и содержанием детей своего овдовевшего брата…» (Национальный биографический словарь[505]).

^{83} Т. Б. Маколей, «История Англии», т. 3, с. 278 (стандартное издание).

^{84} Мистер Литтлвуд, до недавнего времени театральный критик «Morning Post[506]», описал нынешнее состояние журналистики на недавнем обеде, устроенном в его честь 6 декабря 1937 года. Мистер Литтлвуд сказал, что «он всегда и вечно боролся за увеличение количества статей о театре в ежедневных газетах. Именно на Флит-стрит[507]между одиннадцатью и половиной первого пополудни, не говоря уже о до и после, систематически уничтожались тысячи прекрасных мыслей и слов. По меньшей мере два десятка лет из своего сорокалетнего стажа ему приходилось возвращаться на эту бойню каждый вечер с неизбежной перспективой услышать, что газета полна важных новостей и уж точно не о театре. Ему повезло, что, просыпаясь на следующее утро, он обнаруживал себя ответственным за искореженные останки того, что когда-то было хорошей статьей… В этом не было вины работников офиса. Некоторые из них со слезами на глазах стачивали свои голубые карандаши[508]. Истинным виновником была та огромная аудитория, которая ничего не знала и знать не хотела о театре» («Times», 6 декабря, 1937 г.).

Мистер Дуглас Джеррольд[509] описывает отношение прессы к политике. «В те несколько лет [между 1928 и 1933] истина бежала с Флит-стрит. Вы никогда не могли сказать всю правду целиком. И никогда не сможете этого сделать. Но раньше вы, по крайней мере, могли говорить правду о других странах. В 1933 году вы сделали это на свой страх и риск. В 1928 году прямого политического давления со стороны рекламодателей еще не было. Сегодня оно не только прямое, но и весьма действенное».

Литературная критика, по-видимому, пребывает в том же положении и по той же причине: