Три дня одной весны - [85]

— И где вы с ним расстались?

— В Оренбурге.

— Почему?

Махсумов затянулся еще раз, закашлялся, выбросил окурок в окно.

— Меня послали в часть под Сталинград.

— А его?

— Его тоже должны были послать на фронт.

— После этого встречались с ним?

— Нет!

— А когда вернулись домой?

Садык стиснул зубы и промолчал.

— Я спрашиваю: когда вернулись домой, встречались?

— Нет.

— Почему?

Садык не ответил.

— Ведь вы же друзья, нехорошо! — Махсумов насмешливо улыбнулся.

— Хорошо или нет — это мое дело!

— Это не ответ. Не забывайте, что я — уполномоченный…

— Рядом с вами еще один уполномоченный. Можете спросить у него, он хорошо знает, что к чему. Да и вы знаете, только…

— Товарищ Махсумов! — Орлов поднялся с места. — Я же вам объяснял…

— «Уполномоченный»! Сорняк — вот вы кто, а не уполномоченный! — Хромая, Садык направился к двери, вышел и услышал брошенные ему вслед слова Махсумова:

— За одно зерно его нужно было арестовать. А вы проявили беспечность.

— При чем тут зерно? — спрашивал Орлов.

— А поддерживать семью дезертира — это как?

— Товарищ Махсумов, я хорошо знаю этого человека! И если уж мы с вами не можем поймать одного подлеца…

— Прекратите!

— Почему это прекратить? Вы несправедливы к человеку, да еще и…

— Хм… «несправедлив»! Кого это я тут обидел? Он что, святой, ваш председатель?

— Может, и не святой, но не хуже нас с вами, а может, и получше!

— Прекратите же…

Конца разговора Садык не слышал. Ярость заглушила боль в ноге. Он торопливо пересек улицу, вошел в колхозный сад. И, не останавливаясь, направился туда, где за садом начиналось кладбище.

«И откуда такие берутся? Сам небось и дыма фронтового не нюхал, в тылу отсиживался…»

— Садык, где ты? — послышался голос Орлова. — Подожди, Садык, мне с тобой поговорить надо!

Однако Садык не мог остановиться. Горький ком подступил к горлу, даже трудно стало дышать. Сейчас он никого не хотел видеть. Было единственное желание — оказаться возле могилы Бунафши…

11

Медный диск солнца коснулся склона горы и, казалось, собрал последние, уже не греющие лучи с полей, с крыш домов и верхушек деревьев, с валунов и кустарников на холмах. Насыщенные красным закатным цветом, облака над горизонтом светились, как яркая шероза[46], на подоле вечернего неба. Журчание ручья и звонкие ребячьи голоса будто сливались в одну светлую мелодию:

— О чем задумался, сынок?

Тихая красота вечера принесла мир в сердце Садыка, и он неохотно оторвал взгляд от гряды гор, за которой только что спряталось солнце. Обернулся, увидел Исмат-пахлавона, поздоровался:

— Давно не видел вас, дядя. Здоровы ли вы?

— Вот уже несколько дней поясница что-то болит. — Старик опустил на землю большой арбуз, который нес в подоле халата, вздохнул. — Слышал я, что завтра сын Акрама уходит на фронт. Вот и решил. Дай-ка, думаю, схожу проведаю Акрама с сыном, посижу, поболтаю с ними. Беседа с хорошими людьми приносит радость.

— Конечно, дядя, только человек и может снять тяжесть с сердца другого! Пойдемте вместе, я тоже хотел наведаться к ним.

Садык поднял с земли арбуз…

Дядя Акрам приветливо встретил их у ворот, провел в дом. За дастарханом уже сидели и беседовали несколько седобородых стариков. Перед ними были разложены лепешки, кишмиш и колотые орехи. Когда вошел Исмат-пахлавон, все поднялись, оказывая ему уважение. Хозяин провел старика в переднюю часть комнаты и усадил на почетном месте.

Садык опустил арбуз на дастархан и присел возле двери рядом с дядей Акрамом и Гаффаром.

— Ноги наши дошли до вашего порога, дай бог, чтобы несчастья не дошли до него! Да примет всевышний под свое покровительство всех странствующих, всех находящихся в опасности! — проговорил Исмат-пахлавон и провел ладонями по лицу.

Все последовали его примеру.

— Добро пожаловать, Пахлавон! Добро пожаловать, председатель! — сказал дядя Акрам, прижав руки к груди.

Исмат-пахлавон, как того требовал обычай, подробно расспросил всех о здоровье и о делах, потом обратился к дяде Акраму, сегодня молчаливому и сосредоточенному:

— Акрам-джон, эти трудные дни, обрушившиеся на нашу голову, одинаково трудны для всех нас. Гаффар ваш отправляется вместе со своими товарищами, вместе с ними и вернется. Молитесь богу, чтобы жизнь его была долгой! Вы сами знали в молодости немало тяжелых дней, каких только трудностей и мучений не испытали, однако все выдержали и остались живы, а потом на вашу долю выпали и хорошие дни. У вас дом, дети… Минуют тяжелые дни. Правильно говорят: снег сойдет, а земля останется.

— Конечно, Пахлавон, дай бог, чтобы мой сын вместе с другими вернулся живым и здоровым! Жизнь отца в жизни сына!

Гаффар, празднично одетый, сидел рядом с отцом и спокойно разливал чай.

Спустя некоторое время жена дяди Акрама подала табак[47] с шавлой[48]. Гаффар, осторожно приняв из руки матери табак, поставил его на дастархан. Когда гости поели и вытерли руки, Исмат-пахлавон попросил Садыка:

— Сынок, разрежь-ка арбуз. Я сам вырастил его, хочу, чтобы Гаффар наш попробовал перед отъездом, запомнил вкус…

— Принеси нож, сынок, — сказал сыну дядя Акрам.

Но Садык остановил Гаффара:

— Не вставай, нож у меня есть.

Он придвинул к себе арбуз, достал из ножен, прикрепленных на поясе под гимнастеркой, красивый старинный нож и разрезал арбуз. Вытерев лезвие, хотел было спрятать обратно, но дядя Акрам попросил: