Три дня одной весны - [86]

— Дайте-ка его мне, хочу взглянуть. — Повертел в руках, рассматривая, затем сказал: — Это нож вашего отца?

— Да-а…

— Помню, покойный очень дорожил этим ножом. Я еще посмеивался над ним: у тебя, мол, два сына, первый Садык, а второй — этот нож.

Гости стали рассматривать нож, передавать его из рук в руки. Гаффар не мог оторвать взгляда от тонкой резьбы на рукоятке. Пробовал на ногте острое как бритва лезвие.

Увидев это, Садык спросил:

— Нравится?

— Хороший нож!

— Бери, я дарю его тебе!

— Что вы, ведь это…

— Бери, бери, он тебе пригодится, и не раз! — Садык отвязал ножны от пояса, с улыбкой протянул Гаффару. — Только уж бери вместе с ножнами, не гляди, что старые!

— Ведь это память о вашем отце. Не надо дарить, — нахмурился дядя Акрам.

— Пусть, дядя, он возьмет его с собой. Когда кончится война и Гаффар вернется, мы как-нибудь разберемся, кто владелец ножа. — Садык помолчал. — Если бы не этот отцовский нож, вряд ли я сидел бы сейчас с вами.

Собравшиеся ждали рассказа Садыка, а он думал, что этот нож сохранил ему жизнь, он же и разлучил его с Бунафшой, ему помог остаться в живых, а ее свел в могилу. Проклятая судьба!

Осенью сорок третьего стрелковый полк, в котором воевал Садык, вышел к Днепру и занял позицию на левом, низком берегу. Солдаты укрывались в ложбинах и сыром ивняке. Высокий правый берег за широкой полосой воды казался далеким и недоступным. Немцы, готовые обрушить огненный шквал, ждали, когда наши попытаются форсировать реку. Солдаты собирали бревна, доски, бочки, колоды, створки ворот — все, что могло пригодиться для переправы. Усердно работая пилами и топорами, они сколачивали плоты для пушек.

Вечером Садыка вызвал лейтенант. Через полчаса они, одиннадцать разведчиков, уже стояли у самой воды возле небольшого плота и глядели на смутно черневший среди реки островок. Было так тихо, что у ног слышался непрерывный плеск речной струи.

— Проверим, — говорил лейтенант, указывая на островок. — Может, он и пустой, хотя немцы не дураки. Всем соблюдать предельную осторожность.

Они спустили плот на воду и вскоре достигли островка. Низенькие кусты шумели под ветром. Идти было трудно, ноги вязли в мокром песке. И вдруг из зарослей ударили несколько автоматов. Двое разведчиков тут же упали; остальные, попав в безвыходное положение, бросились вперед. Немецкие автоматчики поднялись навстречу, пошла рукопашная. На Садыка налетел огромный верзила, хрипя в ярости непонятные ругательства. Садык схватил его за ремень и за плечо, сбил с ног, придавил, ударил кинжалом в грудь, да так, что лезвие не шло обратно. Рядом упал лейтенант — его стукнули прикладом по голове, — коротко простонал и умолк.

Садык огляделся. Рукопашная шла у воды, немцев было больше, и они теснили его товарищей.

Схватив автомат за дуло, Садык бросился к фашисту, уложившему лейтенанта, но тот опередил, своим автоматом выбил оружие из рук Садыка. Тогда Садык и сцепился с ним. Немец упал, увлекая его за собой. Они катались по сырому песку, колотя друг друга, лица обоих были залиты кровью. Наконец фашист оказался сверху и, улучив мгновение, замахнулся кинжалом. Садык тут же вспомнил про нож отца, который всегда носил на ремне под гимнастеркой. Когда противник поднял кинжал, Садык резко дернулся, изогнулся, и кинжал по самую рукоять ушел в песок. Садык укусил немца в руку, тот вырвал руку и ударил его кулаком. Они снова покатились по песку. Оба не отпускали друг друга. Немец все же пересилил, придавил ослабевшего Садыка, коленями прижал его руки и начал душить. Садык задыхался, перед глазами поплыли огненные круги. В смертной тоске он неясно увидел вдруг лица Бунафши и сыновей Самада и Салеха… Неожиданно он почувствовал, что колено немца соскользнуло с его правой руки, что рука свободна, что она сама тянется к поясу. И вот Садык уже нащупал холодную рукоять ножа. Собрав последние силы, он ударил врага ножом под лопатку. И тотчас тиски на горле ослабели, немец отпустил его и без стона повалился на песок…

В ту ночь из одиннадцати разведчиков к своим выбрались только двое.

…— Так это было, дядя, — закончил Садык рассказ, обращаясь к дяде Акраму и указывая на нож, который все еще держал в руках Гаффар. — Пусть возьмет его… Всякое бывает. Может, и ему пригодится.

Гости расходились поздно, около полуночи. Дядя Акрам и Гаффар вышли их проводить.

Прощаясь, Исмат-пахлавон положил руку на плечо юноши.

— Если здоровье позволит, сынок, завтра приду в военкомат, благословлю тебя на дорогу. Но если мне будет тяжело подняться и утром мы не увидимся, желаю тебе доброго пути. Я скажу тебе, а ты вникай. Будь мужчиной, храни честь и достоинство! И люди всегда будут уважать тебя. — Он помолчал, вытер платком глаза. — Если вдруг встретишь там моего Абдуджаббора, окажи ему, что мать и отец живы, скажи, они молятся за тебя и просят, чтобы ты написал. Смотри, сынок, не позабудь мои слова…

12

К вечеру налетел ветер, поднял к небу пыль с улиц, заблудился в ветвях деревьев, сорвал с них пожелтевшие листья, закружил по земле. Солнце скрылось за караваном кочевых туч. Стал накрапывать дождь, но вскоре, едва смочив крыши домов и улицы, виноградники и склоны голых холмов, улетел куда-то вместе с тучами. И ветер затих. Снова показалось солнце, согрело мир предвечерними лучами, достигло склона горы, и вот уже наступил вечер, дохнуло осенней прохладой.