Три дня одной весны - [88]

— Поворачивай, идем ко мне.

— Нет, Садык, это ты поворачивай!

— Что-нибудь случилось?

— Если случилось — пойдешь, а нет — откажешься, да? — засмеялся Орлов.

— Ну что ты, разве у меня две головы? Увы, всего одна, и потому не могу ею рисковать! Говорят же: не шути со старостой, у него есть много способов наказать!

— Ну ладно, поворачивай!

— Ты сначала скажи, куда пойдем?

— Ко мне домой.

— Тогда лучше пешком.

— А как твоя нога?

— Терпимо…

Садык окликнул Амонулло:

— Захватите моего осла! А по дороге зайдите ко мне домой, скажите матери, чтобы не беспокоилась. — Он спешился, засунул погонялку под подпругу и крикнул: — И-их!

Осел послушно побежал вслед за длинноухими собратьями.

— Устал, наверное, за день? — спросил Орлов.

— Ну что ж, когда-нибудь придет время, отдохну сразу за все эти дни.

Они шагали рядом. Было тихо, лишь мерно поскрипывали сапоги Орлова. «Интересно, почему Орлов сам за мной пришел?» — думал Садык.

— На душе у меня неспокойно, — сказал Орлов. — Видно, ты до сих пор не простил обиду.

— На что же мне обижаться?

— Не притворяйся, что не понимаешь. Я чувствую, что у тебя на душе.

— Ладно, оставь. Мало ли что в жизни приходится выслушивать о себе. На то она и жизнь…

— Не обижайся, друг. Стоит ли принимать близко к сердцу сказанное недостойным человеком, Такие, как он, — вроде мусора, плывущего по реке. Но рано или поздно река освободится от мусора.

Садык был благодарен Орлову, что он не стал бередить ему душу, лишь упомянул о том неприятном случае.

— Дурак скроет свою глупость раз, два, ну десять… но когда-то ведь его выведут на чистую воду. Так что выкинь из сердца обиду!

— Ладно, на что обижаться-то? Видно, работа у него… трудная. — Садык перевел разговор на другое: — А почему все же ты в такой поздний час ведешь меня к себе? Наверно, не без причины?

— Хочу сегодня выпить с тобой!

— Здорово! Раньше-то ты и запаха вина не переносил. Может, обманывал, а сам тайком выпивал?

— Скажешь тоже! Помнишь, однажды я пил в твоем доме.

— Да, пять лет назад, когда у меня родился сын! — Садык засмеялся. — И выпил-то всего пиалку мусалласа[49].

— Пиалка-то пиалкой, а что после было? Забыл? На всю жизнь опозорился.

— Как же, помню. Очень лихо ты тогда опрокинул эту пиалку, а когда уходил, кормушку для скота за собаку принял. «Пошел!» — кричишь. Споткнулся, упал, как только ногу не сломал, — рассмеялся Садык.

— Тебе смешно. А мне каково было? Поди разбери в такую темень — кормушка это или собака. В общем, твой мусаллас сделал свое дело.

— А помнишь, ты мне не верил, что сумею сделать вино? Подзадоривал все — мол, мастерство винодела не про меня… Даст бог, кончится война, я такой мусаллас приготовлю, что ты на этот раз, отведав полпиалки, дорогу домой забудешь.

— Ну уж нет, слепой теряет свой посох лишь однажды!

— Ладно, тогда ты выпил в честь рождения моего сына. А сегодня что случилось?

— Сегодня тоже не грех выпить. Утром я уезжаю…

Садык даже остановился.

— Куда уезжаешь? Зачем?

— Назначили на место Махсумова. Сегодня уже сдал дела. Дома познакомлю тебя с моим преемником.

— Вот как! А Махсумов?

— Я же говорил тебе: река рано или поздно выбрасывает мусор на берег. А жизнь, она тоже как река. Ну пошли?

Орлов дружески опустил руку на плечо Садыка. Подумал, что уезжает, не изловив дезертира Акбара, но вслух об этом не сказал.

13

Предутренний час. С высокого темного небосвода равнодушно смотрят на спящую землю далекие холодные звезды. В кишлаке по-ночному тихо, лишь иногда на окраине лениво подвывает собака.

Осторожно ведя коня в поводу, к дому Садыка подошел Акбар. Замер, чутко прислушался. Ночью даже обычные звуки настораживают, кажутся таинственными и непонятными. Зашелестел увядшими листьями ветерок, и по спине Акбара пробежала дрожь. Издалека снова донесся приглушенный вой собаки.

— Что ты все воешь? — вздрогнув, зло прошептал Акбар. — Чтобы эта беда пала на голову твоего хозяина!

Акбар, как и многие, верил, что, если собака воет, значит, предчувствует чью-то смерть. Он съежился не то от страха, не то от холода, залубеневшая от пота и грязи одежда коробилась на плечах. Сердце стучало неспокойно, на какое-то время он потерял самообладание, руки сильно тряслись. С большим трудом подавив волнение, подвел коня вплотную к воротам, накинул повод на луку седла, а сам неслышно перелез через низенький дувал и оказался во дворе. Тихонько отодвинул засов, отвел одну створку ворот и оставил ее открытой. Конь, словно удивляясь поступкам человека, вскинул голову, навострил уши и, переступив несколько раз на месте, успокоился.

Пригнувшись и настороженно оглядываясь по сторонам, Акбар прокрался к дому, поднялся на айван, прижался к стене, постоял, вслушиваясь. Было тихо. Низко согнувшись, он скользнул мимо окна гостиной и оказался у двери, ведущей в спальню. Осторожно потянул за ручку, но дверь была заперта. Акбар вытащил из-за голенища нож, просунул лезвие в щель и бесшумно поднял крючок. Тихо скрипнув, дверь отворилась, и Акбар юркнул внутрь.

В комнате — хоть глаз выколи. Решившись, он чиркнул спичкой и сразу же задул ее. В неяркой вспышке света разглядел две постели. На одной спала тетушка Назокат с младшим внуком Салехом, на другой, прижавшись друг к другу, лежали Анвар и Самад. Акбар неслышно приблизился к их постели, осторожно снял ручонку Анвара с шеи Самада и, подняв спящего сына на руки, тенью выскользнул наружу.