Три дня одной весны - [139]

— Сарвар, а! — презрительно произнес Сангин Рамазон. — Пройдоха он и плут. На языке мед, а на сердце яд. Он этим своим медоточивым языком…

— Погодите, а ваш сын наезжает? — перебил кузнец Исхак. — Давно уж не видел. Как у него дела, в порядке?

— В прошлом месяце приезжал. Часа два посидел и уехал. Дела, говорит, идут ничего. Но кто знает…

— Дай бог ему долгой жизни, Самандар стоящий парень, совладает с любым делом. Будь у меня такой сын, я покидал бы этот свет не жалеючи. Да что говорить?! Человек, каких немного: чистые руки и чистые глаза, их не с чего ему прятать. А работает как? Каким хозяйством заправляет!..

Самандар — единственный сын Сангин Рамазона. До весны прошлого года он жил под одной крышей с отцом, и все семейные расходы, повседневные заботы лежали на нем. Сперва, сразу же после окончания института, работал здесь, в колхозе, был инженером, а потом стал начальником районного управления сельского хозяйства, сидел на этой должности лет пять или шесть.

Но в прошлом году, в конце зимы, в долине организовали новый совхоз, хлопководческий, и Самандара, что называется, взяли за горло, сказали — есть у тебя опыт, и назначили в тот совхоз директором. Он собрал все свои пожитки и перебрался в долину. Сангин Рамазон почти целый месяц хозяйствовал в доме один, без помощника, но скоро осточертело, увидел, что не выдерживает, и в один из дней оседлал своего скакуна, поехал, несмотря на дальнюю дорогу, к сыну и забрал старшего внука Карима. Как ни противился Самандар, твердил: «Пусть закончится учебный год, тогда пожалуйста, сам привезу», — он и слушать не хотел, отвечал: «Сперва подумай, ведь, в конце концов, я отец тебе, в мои преклонные годы тяжело без помощника».

— Присаживайтесь, — сказал кузнец Исхак, кивнув на суфу. — Поговорим немного.

— Схожу сперва в магазин…

— Покупками занялись? — усмехнулся кузнец Исхак. — В последнее время такого за вами вроде не водилось.

— Что поделаешь? Нужда заставляет, — махнул рукой Сангин Рамазон. — Закрома, слава богу, полны, и живность водится, так что обходимся без покупок, да вот… о внуке пекусь. Ботинки ему нужны, добротные…

В этот момент мимо прошла стройная миловидная девушка, одетая в хорошее, со вкусом сшитое коричневое пальто, с цветастым шерстяным платком на голове. Она поздоровалась.

— Здравствуй, доченька, здравствуй, — ответил кузнец Исхак. — В школу торопишься?

— Да, дядя, в школу…

— Как отец? Слышал, что приехал Шодмон…

— Да, вчера вечером приехал. Папа рад, — сказала девушка, улыбаясь, и пошла своей дорогой.

Сангин Рамазон проводил ее долгим взглядом, затем повернулся к кузнецу Исхаку.

— Дочь черного Амонбека… О господи!

— Что вы так?

— Отец ее еще вчера пас чужих коров и телят, тем и перебивался, а она, гляньте-ка, как задирает нос. Тьфу! Прежде мужа нашла бы себе…

— У вас, сосед, есть плохая привычка: хаете всех подряд, — перебил кузнец Исхак несколько раздраженным тоном.

— Ха, что я, неправду сказал? Поклеп возвел? Нисколько! Я сказал, что ее отец, черный Амонбек, был простым пастухом, а она вот — современные дети, да-а! — ходит так, будто земля должна благодарить ее за каждый шаг. Не знает ни стыда, ни совести. Если бы знала, не проходила бы с таким вызывающим видом, глядя людям прямо в лицо. Никакого почтения! А еще учительница, институт кончила… Она не учительница — настоящий теленок, которого только-только выпустили из хлева.

— Не к лицу нам с вами, сосед, так поносить человека. Лучше молите бога, взывайте, молодым пусть дарует жизнь, а нам, старикам, — веру.

— Молиться-то помолимся, да ведь и мы из этого селения, и у нас голова на плечах, белое от черного отличить умеем. Мы тоже одного желаем — чтоб не уходили из обихода почет и уважение и чтобы молодые, о которых вы твердите, особенно девушки, знали, как им положено вести себя. Иначе это селение за два дня превратится в распутный город.

— Так ведь эта девушка не сделала ничего предосудительного. Никому не надерзила, ни вам, ни мне…

— А как ходит, не видели? Как городские девки: лицо открыто до самого темени, губы намазанные, и так самодовольна, что вот-вот от счастья из платья вылезет, топает прямо по середке улицы…

— Когда вы были у нас председателем колхоза, — насмешливо перебил кузнец Исхак, — и даже чуточку пораньше, вы же соловьем заливались, всех поучали речами. Звали жечь паранджу, ходить с открытым лицом, твердили, как граммофон, что нынче время женских свобод — советская власть уравняла мужчин и женщин в правах. Неужто забыли?

— Нет, не забыл, — сказал Сангин Рамазон, отведя взор. — Был я на государственной должности, вот и приходилось речи держать. В те времена попробовали бы не исполнить, что начальством велелось, белого света невзвидели бы. Эх-ха!.. — Он немного помолчал и с недоумением посмотрел кузнецу Исхаку в лицо: — Но при чем тут мои речи? Вы поймите меня правильно. Я хочу сказать, что и у женской свободы, наверное, есть свои пределы. Девушка должна быть скромной, ходить, не пяля глаза, по одной стороне улицы, при встречах с мужчиной, если хотите, сжиматься в комок, здороваться тихо и мягко, а не выставляться — вот она, мол, я! — и не проходить с форсом, как гусыня, вытянув шею.