«Третьяковка» и другие московские повести - [9]

Будут править мужик да рабочий!

(– А Дуня-то раньше в глаза не смотрела,

А нынче так держится прямо.

Ну да, ведь она у нас важная дама —

Сельчанка, а может быть, даже —

Подружка святой.)

– А часто ее предсказанья

Сбываются? Видел ли кто?

– Какие – сбылись, —

Говорит она тихо. —

Каким не пришел еще срок.

И тут, покраснев, отвернулась Дуняша.

– Второй Иеремия знакомая ваша!

Ну ладно, посмотрим, чего она стоит,

Матрёна-пророк!

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .

Сараевский выстрел. Истерики близких.

Уже патриотов готовятся роты.

– Куда вы? Неужто земли у нас нету?

Вы, может, хотите всю эту планету

Под зад подпихнуть

Психопатке-Алиске?

Родители в панике.

(Вот уж теперь не до свадьбы!)

– Володьку на Каму скорей отослать бы!

Ну вот и конец абсолютной монархии,

Вот и венец —

Абсолютно прогнила.

А скольких еще

За собою утащит в могилу!

– Володька из прошлой поездки

Вернулся ну просто скелетом!

– Иван! Мы уже говорили об этом.

Ну я виновата, сглупила,

Могла бы понять,

Что этот дурак не сумеет

На месте прислугу нанять.

Я с ним отправляю Дуняшу.

Готовить она научилась

И девочка скромная.

– Рад за нее.

Но как бы чего не случилось!

. . . . . . . . . . .

– Что, Дуня,

Варвара совсем помогать вам не хочет?

Конечно, твое поведенье похвально, и очень.

Но в чем же ты ходишь!

Аж страшно смотреть.

Вот тут мои старые платья.

А то на тебя поглядят —

И решат, что мы людям не платим.

V

Ну что, тебе страшно, дуреха?

И страшно, и нет:

Ведь это же все происходит во сне.

А может быть, ей вспоминаются прежние сны?

Иль заново снятся? —

Иначе откуда знаком

Ей этот бревенчатый город

И дом,

В котором они поселились,

И в Каме глубокой

Хранящая тайну вода…

А может быть, здесь они жили всегда?

А все остальное приснилось?..

Царь Манассия [2] Повесть

I

Царя Манассии грехи

Тяжелой тучей

Висели над Иерусалимом.

В должный срок

Она дождем свинцовым разродилась

И каменным.

Пустыней стал великий город,

Возлюбленный Всевышним.

И не избегнул наказанья царь Манассия:

Он был закован в цепи

И на чужбину отведен как пленник.

В огромном Вавилоне

Он в тесную был помещен темницу

И там оставлен

С памятью своей наедине.

Возможна ль собеседница ужасней?

Таких грехов жестоких и бесстыдных,

Какими до краев она полна,

Никто еще не совершал, пожалуй.

Едва захочет

Сознанье истомленное Манассии

В какой-нибудь из уголков ее забиться,

Его тотчас оттуда гонит прочь

Видение кровавого кощунства,

Им совершенного.

И так – в несчетный раз.

Отчаявшись, решает царь

С обоими —

С сознанием и с памятью —

Покончить разом.

И с короткого разбега,

Насколько позволяет цепь,

Он ударяет головой о стену.

Боль

И крови вкус соленый

Царя с самим собою разлучают ненадолго:

Вот он опять в Иерусалиме,

И небо – как расплавленный сапфир,

И солнце нежно жжет

Сквозь перья опахала.

В сопровождении друзей

Царь пересек подворье Храма

И на потеху свите

На стене священной

Нарисовал когтистый знак Молоха.

– Царь! Помилуй!

Ты нас погубишь всех!

За святотатство это

На наши головы обрушится сей Храм! —

И тянется дрожащая рука

Ужасный знак стереть.

Не говоря ни слова,

Короткий меч хватает царь Манассия

И руку отсекает.

Тотчас же царские друзья

Священника на землю валят

И бьют ногами до смерти.

А царь

Его с улыбкой вопрошает:

– Что ж?

Как видишь, Храм не рухнул.

Но в ответ

С земли встает старик-священник

И отрубленной рукой

Пытается стереть ужасный знак.

И вновь его сбивают с ног,

И вновь

Он поднимается и тянется к стене.

И вновь он на земле.

И вот встает опять.

И видит в ужасе Манассия —

Захлопнулась минута, как ловушка,

И он отсюда никогда не выйдет.

И еле-еле

Ворочая тяжелым языком

И непослушные слова соединяя,

Царь просит Господа Всевышнего

Его

Отсюда

Выпустить…

Но Бог его не слышит.

А старик опять встает,

И снова падает,

И вот опять встает…

И царь кричит,

Кричит и Бога умоляет!..

. . . . . . . . . . .

В темнице смрадной пробуждаясь,

Весь в крови,

Дрожит Манассия от боли и обиды

На Господа.

– Велик, велик мой грех!

Но почему же молния Твоя

В тот миг меня не поразила? —

Храм не рухнул,

Солнце

Сияло в безразличной вышине,

И царь Манассия как победитель вышел

Из наглой брани с Господом небес!

О горе!

– Почему меня

Земля, разверзнувшись, не поглотила,

Когда я сыновей своих в огонь

Кидал

Как наилучший дар Молоху?!..

. . . . . . . . . . .

…В двенадцать лет

На царство был Манассия помазан

В том городе единственном,

Который

Избрал для обитания Всевышний.

И город сей в садах благоуханных,

И землю, источающую мед,

И свод небесный с солнцем и луною —

Как должное

В бестрепетные руки

Он принял.

Царские рабы

Во всем ему покорны,

Священники Господни

В нем Божьего помазанника чтут,

И дорого заплатит тот,

Кто счастью беспредельному Манассии

Захочет указать предел.

Но солнце, обходя великий город,

Отсчитывает дни

И отмеряет ночи.

И вот царю однажды показалось,

Что дни, сияющие безмятежно,

Короче сделались,

А ночи – холодней.

И этот холод, словно запах тленья

Прилипчивый,

Он отогнать не может,

Как будто он сочится изнутри,

Из сердца царского.

А кровь разносит этот холод

По жилам всем

И поражает мозг

Неодолимым страхом вечной смерти.

Царь слышал много раз,

Что Бог Всевышний

Есть Бог живых

И запрещает Он

Между двумя мирами —

Зримым и незримым —

Передвигать межи

И поднимать завесу.

Но слышал он, что есть другие боги

И что куда сговорчивей они.