«Третьяковка» и другие московские повести - [8]

И нет ему дела,

Что всюду кричат о войне

И с горьким надрывом поют,

Что отныне

Не нужен ни Бог, ни герой…

Он входит,

Здесь все ему очень знакомо,

Как будто он в маленьком храме

У самого дома…

И те же иконы,

И так же взирает из ниши

Библейский Амос,

От огненной гибели мир отмоливший…

А где же святой Серафим

И его нарисованный скит?

Художник, наверно, зачем-то унес,

Не зря тут стремянка стоит…

Но это же снится ему…

Наплывают пространства иные…

Он в церкви,

Которую видит впервые.

Беленые стены,

Икон очень мало

И росписей нет…

И все наполняет молочный,

Почти осязаемый свет.

Остаться бы здесь навсегда!

Сиянием этим упиться…

В нем слиты в одно

Торжество и покой!

О если бы в нем раствориться!

Но кто это в правом приделе стоит?

И смотрит любовно, и взглядом ласкает!

До самого сердца тот взгляд проникает,

Безмолвно о стольком ему говорит!

Согбенный священник,

В изношенной рясе,

Истертой едва не до дыр…

– Конечно, я сразу узнал тебя,

Мой поводырь!

В надзвездную высь я с тобой поднимался,

Тобою хранимый,

Ты рядом со мною с тех пор

Всегда пребываешь незримо.

О как же я счастлив!

И старец ему отвечает улыбкой…

Но это же сон!..

И пространство становится зыбким.

Он снова в приделе,

Который он видел вначале,

Вот образ Амоса,

Стремянку, должно быть, убрали…

Он взгляд поднимает и видит —

Склонился над ним

Печальный горбатенький Ангел,

Святой Серафим.

. . . . . . . . . . .

…Проснувшись, глаза открывать он не хочет.

Так жаль расставаться с увиденным ночью.

Душа еще там,

А в уме уже мысли о Ксении.

Да сколько же можно тянуть с предложеньем?

Но птичий трезвон

Уже вытесняется уличным шумом,

Надвинулась явь

С ее распорядком угрюмым.

А вот и квартальный

Вовсю распекает кого-то,

И надо вставать

И готовить бумаги с отчетом.

– Мой свет несказанный!

Опять я с тобою в разлуке…

Линейку и циркуль сжимают

Привычные руки.

Сознанье послушно выводит свои уравненья…

Но то, что руками не схватишь,

Не вычислишь,

То, чему нет и сравненья

Во всей этой жизни вокруг,

Шумящей, кипящей,

Уверенной твердо,

Что только она – настоящая!..

То,

Что всегда остается в душе,

Пускай даже слабым свеченьем,

Таинственной силой опять побеждает

И разума голос, и плоти влеченье.

Княжна ведь не первая женщина в мире,

Которая в нем пробудила желанья.

Приученный к формулам четким,

Он сам не впервые

Вопросы, которые быстро и просто решают другие,

Упрямо пред собственным ставит сознаньем.

Над телом смиренным и бренным

Высокий божественный дух,

По правде сказать, наделен

Весьма относительной властью.

И каждому ясно,

Который из двух

Условия ставит душе,

Диктует желанья и страсти.

Бессмертного света частица

Не в рабстве, конечно,

Но в цепком плену.

Ей только во сне удается

К истокам родным прикоснуться.

Так что же с ней будет,

Когда воедино два тела сольются,

А души, чужие друг другу,

Не смогут составить одну?..

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .

Сирень распускается.

В царство сирени

Арбат превращается каждой весной…

Но воздух пропитан тревогой,

Всё явственней пахнет войной,

Всё громче царей проклинают,

И с каждой минутою тает

Надежда избегнуть крушенья.

Безумное слово Антанта

В сознанье вошло и в язык.

Звенит, словно имя сирены,

В пучину манящей.

А Революция

Слышится чаще и чаще.

Неотвратима она,

Как нацеленный штык.

– От лютого зверя по кличке народ

Одна лишь война нас теперь и спасет!

– Ну полно! Им надо навстречу пойти —

И нечего будет бояться.

– Простите-простите!

Не зря же всемирное братство

Они учредили!

Их цели вполне откровенны.

Грозят ниспровергнуть основы вселенной.

Хотят все различья стереть

Между ними и нами,

Над всею землей водрузить

Свое красное знамя!

И съезды проводят,

И гимны слагают,

Друг друга товарищами величают,

Для праздников общих находят причины —

В честь Энгельса некоего годовщины

От русского хама немецкому хаму

В торжественном слоге

Летят телеграммы!

А вы говорите – чего тут бояться?

Да лучше погибнуть,

Чем с ними сравняться!

. . . . . . . . . . .

Контора дворецкого —

Сразу у главного входа…

Доносится голос его в приоткрытую дверь:

– Так прямо сказала,

Что в августе этого года?

О Боже! Она же святая!

Попробуй-ка ей не поверь!

(– Илья Тимофеич с живыми святыми спознался!

Он в эти материи раньше

Не слишком вдавался.)

И женщины голос, глубокий и низкий,

Ему отвечает:

– Так август ведь близко.

Увидим, что будет.

Пока затеваться не надо.

Кто вовремя сдержится —

После не плачет с досады.

– Как раз про женитьбу мою, —

Усмехается Жданов.

И в комнатку входит.

– Простите меня, ради Бога!

Нахальство, конечно, вот так вот, с порога.

Но вы о каких-то святых говорили провидцах,

И, стало быть, сами – чудес очевидцы?

Дворецкий Дуняше моргает:

«Не выдай!»

А сам суетливо ему отвечает:

– Матрона такая у них на селе,

Посмотришь —

Ну малое дитятко с виду!

А самых тяжелых больных исцеляет,

Мой родственник видел,

И Дуня – свидетель.

Поводит руками —

И напрочь болезни снимает.

Попробуй, скажи,

Что чудес не бывает на свете!

А тут преподнес мне подарочек зять:

Хочу, говорит, все, что есть, распродать,

Уехать под Нижний, открыть свое дело —

Приспичило дурню хозяином стать!..

– Так что же на август вам эта святая пророчит?

– Да нам ли одним? —

Зашептал Тимофеич. – Такое,

Что страшно поверить

И вымолвишь только с трудом.

Великой войною грозится

И Божьим Судом!

А вместо царей, говорит,