«Третьяковка» и другие московские повести - [4]

Он в это именье всю душу вложил.

Наталья боится ее, как огня,

И то мне шепнула третьёва-то дня:

Матрона такое несет

Про наших царя и царицу, —

Никто повторить не решится.

А Дуня сама себя не узнаёт —

Тверда, словно камень, спокойна, как лед.

– А мы не помещики и не цари.

Сходи и с Матроною поговори.

. . . . . . . . . . .

Без стука в знакомую входит избу

Старуха Носкова в смятенье

И видит – Матрона на лавке сидит,

А перед ней на коленях

Огромный мужик, головою склонен,

И жалобно плачет, как маленький, он.

Матронушка нежные ручки над ним

Простерла и тихо бормочет:

– Ну, крепко засела гадюка-змея,

Никак убираться не хочет.

А мы ее выгоним, мы посильней.

Уходит, уходит! Мы справились с ней!

Носкова не верит глазам и ушам —

Мужик повалился и воет:

– Ах доченька, матушка! Нет ее, нет!

Осталось лишь место пустое!

Ведь сил у меня больше не было жить!

Я руки хотел на себя наложить!

. . . . . . . . . . .

Едва за беднягой захлопнулась дверь,

Набросилась сразу Матрона

На гостью:

– Ты что там затеяла, мать,

Невесть за кого мою Дуню отдать?

Не вздумай мешать ее дивной судьбе.

Ей сужен жених, что не снился тебе.

Захочешь – поверишь, не хочешь – не верь,

Но слово мое непреклонно:

За все свои муки получит сполна.

Ты слышишь? За барина выйдет она!

. . . . . . . . . . .

Конечно же, вскорости эти слова

На всё Себено́ раструбила молва.

Смеялись до слез. Но решили, что все же

С бахвальством Матрониным надо построже.

Уже чудеса замахнулась творить!

Такого осмелилась наговорить!

– Так можно накликать беду, Феоктиста, —

Сказали Носковой.

– Тут что-то нечисто.

Смотри, как бы дочери не помереть,

Ведь барин всем барам – всевластная смерть.

Но вскоре про это забыло село,

А Время своею метлой замело

И охи, и толки, и злую молву.

А Дуню услали всё в ту же Москву…

II

…Весь день проходила – нигде не берут!

Хоть столько трактиров и чайных,

Но и в поломойки нанять норовят,

Согласно обычаям, принятым тут,

Смазливых девиц и нахальных.

И стало смеркаться. А где ж ночевать?

И сердце от страха заныло.

– Ведь я зареклась ни за что не ходить

Туда, где Варвара служила.

. . . . . . . . . . .

…Ей было четырнадцать.

Вздумал отец,

Хоть был он всегда никудышный купец,

На рынках московских испробовать силы.

Он с целой округи медов накупил,

Дуняшу в помощники определил,

И вот они вместе в Москву покатили.

Она не припомнит счастливей деньков!

Оса золотая беззлобно кружится,

А люди подходят и пробуют мед,

Дуняша глядит, как светлеют их лица,

И грезится ей, что царевич ее

Вот-вот подойдет, чтобы меду напиться.

А вечером батя, не веря глазам,

Считает рубли и бочата пустые.

За целую жизнь ему так не везло!

– Наверное, дело в тебе, Евдокия!

И лучшего меду они сберегли,

Бочонок нарядный нарочно купили

И тем господам подарить понесли,

Которые Вареньку так полюбили.

Подходят и видят – карета стоит,

Такая, что и во сне не приснится.

И барыня вышла – в карету садится, —

И перья на шляпе, и вся-то она

Сверкает, как райская птица.

И двинулись кони – ну прямо на них!

В испуге они отскочили.

Невольно

Отец за плечо ее сильно схватил —

Аж брызнули слезы, как больно!

И тут он такие слова проронил,

Что сделалось страшно Дуняше:

– Другой, видно, Бог этих бар сотворил,

И нашего Бога постарше.

. . . . . . . . . . .

…Туда – ни за что.

Только сами собой

В Арбатскую сторону движутся ноги.

– Там столько церквей!

Добреду до любой,

Взойду на крыльцо и посплю на пороге.

Но чувствует – за руку кто-то ее

Легчайшим касанием ласковым тронул,

И голос, который с другим не сравнишь,

Не спутаешь, – голос родимый Матроны

Сказал:

– Поспеши до закрытья ворот.

Уж место готово. Тебя оно ждет.

. . . . . . . . . . .

Дворецкий руками всплеснул в изумленьи:

– Сестрица Варварина?

Вот так везенье!

А наша кухарка для черных работ

Вот прямо сейчас попросила расчет.

. . . . . . . . . . .

– Матронушка, милая,

Я – как в раю.

Я Божию вижу любовь и твою

Воочью.

Как перышко эта работа

Для нас деревенских.

Сказал бы мне кто-то,

Что буду я жить, как живу я сегодня, —

Как в Граде Небесном

Средь храмов Господних!

Из дома направо – стоит Афанасий!

Налево – в листве утопающий Власий!

Никола, что в Плотниках,

Что на Песках!

И тут же – Песковский красуется Спас!

Николоявленский под сению лип,

Козьма-Дамиан и Апостол Филипп!

Поднимется Дуня ранехонько утром,

Начистит до блеска хозяйскую утварь —

И в храм с посветлевшим от счастья лицом

Идет, словно дочка на встречу с Отцом.

. . . . . . . . . . .

Вот как-то со всею прислугой за стол

На кухне под вечер Дуняша садится.

Тут дверь отворилась —

И что тут пошло!

Все с мест повскакали, давай суетиться:

– Владимир Иваныч, да вы бы позвали!

– Сейчас кипяточку! Да вы бы сказали!

Дуняша сидела спиною к дверям.

Как быть и что делать?

Никто не подскажет.

Она оглянулась – и вскрикнула даже!

И ложка со звоном упала к ногам.

Да это же он!

До малейшей черты

Его ей сто раз описала Матрона!

И даже движенье, каким он сейчас

Усы свои темные тронул смущенно.

– Сидите-сидите! Да я ухожу! —

И за дверь.

А все над испугом смеются Дуняшиным.

– Кого испугалась!

На свете добрей

Не сыщется младшего барина нашего.

– Добрей и прекрасней!

И сердце впервые

Пронзила иглою горючая жалость

К себе, одинокой.

Неужто Господь!..

Неужто Матрона над ней посмеялась?

. . . . . . . . . . .