«Третьяковка» и другие московские повести - [2]

Ведь она, придя сюда работать —

Много лет назад,

Знакомилась отдельно

С каждою картиной,

И портреты

Были ей во много раз милее,

Чем занудные тоскливые пейзажи…

Не могла она такого не заметить!

И Крамской не мог такого написать.

Что же здесь происходило?

Что сейчас

Происходит?

Ах, одно понятно:

Он остался,

А она – ушла.

Целый год она здесь провела.

Целый год под яростным напором

Дней волшебной отроческой силы

Отступала Времени река,

Образуя крохотную отмель —

Место их таинственных свиданий.

Эти дни иссякли.

Он остался,

А она ушла,

Ведь было надо

Продолжать учиться,

Начинать работать,

Выйти замуж

И родить детей.

А в соседнем зале торопили

Поздних посетителей на выход,

И пожарные бесцеремонно

Занялись проверкою объектов.

Старая смотрительница снова

Подошла к нему

И безотчетно

По лицу погладила рукой,

И подумала:

– Напрасно застеклили,

Без стекла ему, наверно, было б легче…

Время шло, уже гасили свет,

Был рабочий день ее окончен.

Но в дверях опять ей захотелось

Задержаться

И окинуть взглядом

Этот «Мокрый луг», слезами исходящий

О несбывшейся любви земли и неба.

Кончился ее рабочий день,

И она ушла

И больше не вернулась.

Из книги «Матрона Московская»

Вступление к поэме

По нашим грехам,

По зависти, дегтя чернее,

Спускается Ангел

В одеждах – не сыщешь беднее.

Ах, матушка-зависть!

Ну нечем тебе поживиться:

Короткие ручки и ножки,

Запали пустые глазницы.

А кабы явилась Матрона

В своем настоящем обличье,

Да разве решились бы мы

Простить ей красу и величье?

Наш мир перевернут.

И все, что нам радует сердце и взгляд,

Рукою невидимой черной

Толкает нас в ад.

Меж Богом и нами

Протиснулась некогда зависть-змея,

И ранит чужая удача

Нам душу больней,

Чем потеря своя.

Зловещая тайна —

Ее не сумел разгадать псалмопевец Давид,

Отрава, чьим привкусом

Все мирозданье горчит,

И чахнут деревья,

Дыханием зависти обожжены,

И звезды на смерть и истленье

По зависти осуждены.

Вот так и живем

В заколдованном нами же царстве.

И если погибнет оно,

Куда нам податься?

Обители света

Не примут

Завистливых-злобных —

Тогда только тьма остается,

Полна скрежетаний зубовных.

Да разве забудешь, как солнце

В автобусных стеклах плескалось!

Как небо за поворотом

С озерной водою смыкалось!

Как сказочный город бежал

Навстречу тебе, как на праздник, —

И все это тьма пожрала

И воспоминаньями дразнит!..

А что еще вспомнить?

Как дети

Дразнили неловких и слабых

И как втихомолку мечтали

Унизить красивых и храбрых,

Как мать и отец разлюбили

Себя, и друг друга, и нас…

Уходит земля из-под ног…

Скрывается небо из глаз…

Все сходится.

Да, мы виновны.

Мы выбрали участь такую.

Но был же ведь Ангел на свете,

Что души погибших взыскует!

Чего же он ждет?

Или больше

Не в силах молиться о нас?

Услышь! Помоги! Пожалей!

В последний, единственный раз…

Повесть о Дуняше

I

Село Себено́

Меж высоких хлебов затерялось.

Здесь люди как люди —

Живут, как повсюду живут.

Весною цветами любуются,

В страду на полях надрываются,

Бранятся, милуются,

Ведают жалость,

И лютые страсти порою им души трясут.

И детство не знает,

Что кончится быстро и сразу,

Как только потянут

Бескрайней зимы холода.

Сверкают на ветках —

на каждом сучочке —

Алмазы,

А схватишь и спрячешь в ладонях —

Прольется сквозь пальцы вода.

И детство девчонок

Счастливей, чем детство их братьев, —

Оно осиянно мечтою волшебной одной:

Примчится жених на коне,

Нарядит в златотканое платье —

И прочь увезет от убогой сторонки родной.

Чем старше, чем краше девица —

Тем грезит она поскромнее.

Трезвее сердечко

У рано подросших невест.

Пускай не царевичи местные Вани и Гриши,

Но девичий сход их подробно расценит, распишет,

Соседние сёла прихватит —

Да что там соседние! —

Весь Епифанский уезд.

Одной только Дуне Носковой

При этих беседах не место —

Ну лешему впору такая невеста!

В кого уродилась – никто не поймет.

Красивые ладные парни Дуняшины братья,

Сестра ее старшая Варька

В Москве на Арбате

Не в горничных – аж в камеристках —

У барыни знатной живет.

Но если бы кто увидал,

Что в Дуняшином сердце творится,

То рот бы разинул

Иль со смеху помер, поди!

Мечта, о которой давно

Позабыли другие девицы, —

Жених несказанный,

С которым никто не сравнится, —

Живет, ото всех затаясь,

В ее бедной груди.

Да что она, Дуня, безумная что ли?

С такою-то рожей!

Шкелет настоящий,

Обтянутый темною кожей.

Да нет, не похожа она на безумную,

Надо признаться —

За что ни возьмется,

Любая работа в руках ее спорится,

Кротка и приветлива,

Сроду ни с кем не поссорится,

И страсть любит в церковь ходить —

А куда еще бедной деваться?

Да как же тогда объяснить,

Что девка – страшилище с виду —

Живет, как царевна из сказки,

Не держит на Бога обиды?

Но жизнь – это ж вовсе не сказка,

А ноша тяжелая наша…

Да кто же тебя надоумил

В такое поверить, Дуняша?

Не выдаст.

Село Себено́

И бо́льшие тайны скрывает:

В избе прокопченной, курной

Матрона, девчушка слепая,

Живет —

И дивится народ

От Тулы и аж до Рязани:

С какою бедою к ней кто ни придет —

Сбываются все предсказанья!

Любые болезни целит

Движением маленьких ручек.

Со старшими, словно с детьми, говорит,

Молитве и радости учит.

А кто она? Что она?

Нет, все равно не поймем.

А раз не поймем,

Так зачем и вдаваться?

Ну лечит и лечит,

Так ведь все равно все когда-то умрем…

Вот если б давала богатство!

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .