«Третьяковка» и другие московские повести - [3]

…Село Себено́,

По правде сказать, небогато.

Все больше здесь тех,

Кто не деньги считает, – заплаты.

Но бедность такую

Отыщешь едва ли,

Какая у Никоновых,

У Митяя с Натальей.

Когда их четвертый ребенок

Задумал родиться —

(Уж старшая дочка на выданье,

Надо ж такому случиться!) —

Судили-рядили они,

У многих просили совета,

Решили мальчонку

(Мальчонка, по верным приметам)

Отдать, как родится,

Хотя его до смерти жалко,

В сиротский приют князь-Голицына,

Тот, что в соседних Бучалках.

– Да что тут гадать, там и грамоте учат

И всяким потребным ремеслам.

Еще и спасибо вам скажет,

Как вырастет взрослым!

О Господи! Девка родится.

Да только бы это!

Она же слепая! Сле-па-я!

От грешного белого света

Сомкнутыми накрепко веками отгородилась.

Не хочет нас видеть совсем!

Ах, зачем ты на свет появилась!

Как взвоет Наталья:

– Дитя мое бедное, как же тебя я покину?

Да лучше я вместе с тобою

От голода сгину.

Я землю есть буду,

С протянутой встану рукою,

Покуда жива,

Ни за что не расстанусь с тобою.

Заплакал Митяй:

– Это нам испытанье от Бога —

Нельзя уклониться, нельзя.

Покарает Он строго.

Мы грешны и в вере некрепки,

Чего тут лукавить.

Хотим-не хотим, а придется девчонку оставить.

Вот так нежеланная гостья

У нас поселилась,

И жизнь наша дальше

Своим чередом покатилась.

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .

Семь лет миновало,

И смотришь-ка, Митрий с Натальей

Не померли с голоду

(Хоть и богаче не стали),

Но Марьюшка – замужем,

Миша и Ваня работать охочи,

И – чудо! – нисколько не в тягость

Слепая им доча.

Как будто лампадка,

Зажженная перед иконой,

Улыбкою счастья сияет

Мала́я Матрона.

Своих и чужих привечает

С такою любовью и лаской!

И страшно Наталье самой

Того, что ей мнится порой, —

Всё видят закрытые глазки.

С детьми не играет совсем,

Вот только Дуняша заходит,

Матрюшу за ручку берет

И в церковь Успенья отводит.

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .

Вдруг гром среди ясного неба —

Илью под арест посадили!

(Илья – это Марьюшкин муж,

Уже и троих народили.)

– Ох, тяжкие наши грехи! —

И тут голосок раздается,

Веселый и вроде с насмешкой:

– А завтра Илья и вернется.

– Слепая, пошла бы ты спать!

– Ложимся, ложимся скорее!

Нам завтра на гуумно с утра,

И так ничего не успеем!

– А лучше совсем не ходить.

Назад побежите вы сразу!

– Ты что, очумела, слепая?

Ты кончишь безумные сказы?

И только взялись молотить,

Несутся соседские дети:

– Илья воротился!

Назад

Помчались, забыв всё на свете.

И только Наталья едва

Бредет. И за сердце схватилась:

– Матрона, Матрона!

Ну вот, началось.

За что мне такое случилось?

Привыкла. Душа ко всему

На этой земле привыкает.

И даже к тому, что ночами порой

Над этой землею летает.

Привыкла, что дочка ее

Сидит, как царица на троне,

И люди с поклоном идут

К незрячей девчушке Матроне,

Что кто-то в их дверь по ночам

Проходит, незрим и неслышен,

И полнит избу аромат,

Как яблонь цветущих и вишен.

Привыкла, что стала вдовой,

Что Марьюшка – вся седая,

Что сколько муки ни возьмешь из горшка,

Мука в нем не убывает.

И все же порой, как сквозь сон,

Накатывает удивленье:

– Неужто сам Бог посетил

Убогое наше селенье?

Такая повсюду печаль,

Хоть пляшут, хоть свадьбы играют,

И каждого до смерти жаль —

И тех, что головушку свеся,

Бредут,

И тех, что носы задирают.

Построил Гаврилин Андрей

Себе не избу – а палаты,

На кровные деньги построил! —

И стал

Пред всеми во всем виноватый.

И братьев родных он вконец разъярил,

Четверку коней заимевши.

Не вынесли братья,

Украли коней.

Едва не повесился бедный Андрей!

Помилуй нас, Господи, грешных!

А вот у Носковых беда!

Такая, что вымолвить страшно.

За месяц один и отца схоронили,

И старшего брата Дуняши.

От брата вдову и двенадцать сирот

В наследство они получили.

Старуха Носкова ослепла от слез,

Завидует тем, кто в могиле.

. . . . . . . . . . .

И тут прямо чудо случилось!

Нашелся на Дуню купец:

В соседнем селе многодетный,

Но вовсе не бедный вдовец.

У матери высохли слезы.

Она и мечтать не мечтала!

А Дуня услышала – и обмерла,

До церкви родимой едва добрела,

Пред образом Спаса упала.

Молилась, рыдала,

Винилась в грехах

Пред Господом и пред всеми,

Просила от новой беды упасти

Вдовца горемычного се́мью.

– Ведь я не смогу у них долго прожить!

За что ему снова жену хоронить?

Молилась, и стало на сердце светлей,

И вновь обрела она силы.

И только до дому дошла,

Как словно ее осенило.

Дуняша родную свою обняла

И молвила тихо сквозь слезы:

– Ты старшую замуж давно отдала,

А много ль от этого пользы?

Ведь Варькин-то муж

И совсем богатей —

Аж в Питере лавку имеет!

И не дал копейки на братних детей,

А Варька и пикнуть не смеет.

– Ты всё о других! А что будет с тобой,

С голубкой моей бесталанной!

Остаться навеки чужою рабой

И так и прожить до доски гробовой

Без се́мьи, без деток желанных?

А Дуня хоть слушает эти слова,

Да мимо ушей пропускает.

– Нас всех и всегда выручала Москва,

Пускай и теперь выручает.

Мне только бы место найти, где харчи,

А денег я даже не трону.

– А может, схожу я Матрону спросить?

– Конечно, конечно, Матрону!

– Да шепчут вокруг, что свихнулась с ума

Подружка твоя дорогая.

Как раньше народ утешала она,

Так нынче все больше пугает.

Помещик наш Яньков пришел к ней с женой,

Совсем про другое просили, —

Она же велела именье продать

И прочь уезжать из России.

Ну, как же на это достанет им сил?