Третий рейх. Дни войны. 1939-1945 - [301]

. В городах формировались крупные банды, объединенные на основе ролей, которые их члены выполняли в этом зачастую опасном ремесле. К сентябрю 1944 г. чаще всего в разрушенных западногерманских городах, таких как Кёльн, воодушевленные наступлением армии союзников, банды начали разрастаться. Рабочие нередко были вооружены и не боялись стрелять в полицию. По некоторым свидетельствам, в Кёльне одна банда численностью около тридцати человек (преимущественно рабочих из восточноевропейских стран), промышлявшая грабежом и мародерством, вступила в перестрелку с гестапо, в которой погиб полицейский инспектор. Но когда банда рассеялась, ее главарь — Мишка Финн — сумел присоединиться к другой банде, руководил которой бежавший из лагеря немец. По большей части банда состояла из дезертиров и беглых узников и сотрудничала с политической молодежной группой, известной как «Пираты Эдельвейса», нападавшей на членов Гитлерюгенда и грабившей магазины и склады. Осмелев, участники группы решили взорвать здание городского отделения гестапо, но полиция их обнаружила и арестовала. 25 октября 1944 г. на глазах у огромной толпы гестаповцы повесили шестерых — вес они были рабочими из Восточной Европы, а 19 ноября состоялась публичная казнь 13 членов немецкой банды[1602].

Однако подобные меры не свели активность банд на нет. Более того, вскоре, во время перестрелки с еще очередной бандой рабочих с востока, был убит начальник кёльнского отделения гестапо. Другая банда в Дуйсбурге, состоявшая из сотни человек, совершала налеты практически ежедневно. На эскалацию насилия гестапо ответило массовыми арестами и казнями, число которых постоянно росло. В феврале 1945 г. в Дуйсбурге были застрелены 24 члена банды, затем в марте — еще 47, в т.ч. ряд немцев, подозреваемых в укрывательстве бандитов. В Эссене начальник гестапо вместе со старшим офицером из Дюссельдорфа приказал вывести из полицейской тюрьмы и расстрелять 35 заключенных, задержанных в основном по подозрению в мародерстве и квартирных кражах. Еще 30 рабочих из восточных стран Европы было казнено 20 марта 1945 г. неподалеку от города Вупперталь, затем 23 человека — в Бохуме и 11 — в Гельзенкирхене. В марте-апреле 1945 г. в Дортмунде гестапо расстреляло около 240 мужчин и женщин, причем перед самым прибытием в город войск союзников. Среди казненных оказались подозреваемые в мародерстве, краже, участии в коммунистическом Сопротивлении, шпионаже и множестве других преступлений. Предчувствие неизбежного краха приводило нацистов в бешенство. Они жаждали мести и хотели вернуть прежнее ощущение порядка в мир, стремительно повергавшийся в хаос, где люди, которых гестапо считало расово неполноценными, беспрепятственно бродили по главным индустриальным центрам на западе рейха. Банды, возникшие в этом регионе, руководствовались скорее желанием выжить, нежели стремились открыто противостоять нацистскому режиму Тем не менее в ответ режим зачастую предпринимал меры политические и лишь в самую последнюю очередь — идеологические[1603].

Разгром

I

Среди все возрастающего хаоса и разрушения последних месяцев войны влияние Гитлера на народные массы сошло на нет. Как следует из рапорта СД от 28 марта 1945 г., даже сторонники режима выступали с критикой фюрера. Его заверениям больше никто не верил[1604]. В частности, согласно рапорту, некоторые граждане вопрошали: «Вы думаете, немецкий народ совсем утратил рассудок? Вы действительно полагаете, что немцы будут вечно довольствоваться вашими баснями?» В 1941 г. Гитлер заявлял, что последние боеспособные дивизии русских уничтожены. Когда же советские войска оказались под самым Берлином, «разве кто-нибудь станет переживать по тому поводу, что мы больше не верим фюреру?»[1605] «Недоверие к руководству страны, — признавало СД, — приводит к тому, что личность фюрера теряет свою исключительность». Прозвучавшее по радио 24 февраля 1945 г. обращение Гитлера не произвело на слушателей ожидаемого благоприятного впечатления. «Фюрер снова взялся за предсказания», — пошутил кто-то из низших партийных функционеров в Люнебурге. «Эту песню мы уже слышали», — сказал другой[1606]. Все больше людей было недовольно действиями правительства. Теперь они боялись СС и нацистских фанатиков больше, чем поражения[1607]. Виктор Клемперер, тщательно скрывавший от окружающих свое еврейское происхождение, заметил, что простые немцы вдруг начали выражать сочувствие, пусть и запоздалое, «этим несчастным», т.е. евреям[1608]. Лишь немногие все еще изображали верность Гитлеру, обвиняя других в поражении Германии[1609]. Люди начали смывать с домов свастики и уничтожать нацистскую символику в общественных местах[1610].

Кроме того, народ все чаше проявлял недовольство нацистским руководством, не сумевшим остановить бойню, как только стало очевидным, что все потеряно. Те, кто еще застал Первую мировую войну, вспоминали, что тогдашние военачальники, едва осознав неизбежность поражения, первыми подняли белый флаг и тем самым спасли немало жизней. «Какими благородными людьми были Гинденбург и Людендорф в сравнении с теперешними, — сказал кто-то. — Они поняли, что игра проиграна, и тут же закончили войну, не позволив нам погибнуть. Не то, что