Трава-мурава - [96]

Птичка в синем небе радуется весне и солнцу, песенка ее струится, словно ручеек, а вот у человека на земле ручьем льются слезы. Но вот до слуха Мары доносятся какие-то странные звуки, похожие на далекое пение. Да, где-то поют. Мара поскорее вытирает платком глаза. Ну да, так и есть, вон поворачивает в ихний проулок подвода, а на телеге сидит баба и поет. Кто же это такая? Неужели Аблязова Полька?.. Так и есть, она! А вот еще подвода с мешками. Кажется, картошка в мешках. Так и есть, картошка! Вот оно что! А на третьей подводе едет Фекла Нефедкина. Куда же это они?.. А вон и Груша горло дерет. У этой уж завсегда на все село песня:

Белый яблоневый цвет, Иванов Филю, —

Красно яблоко!..

Когда-то и она, Мара, пела эту песню. Голос у нее тоже был звонкий, красивый, а уж как Глеб любил ее песни — лучше не вспоминать. Целые вечера распевала, бывало, песни, и хоть бы что. И люди говорили: «Чем больше Маруня поет, тем звонче у нее голос». Да, так говорили, бывало, люди. Когда это было? Давно, очень давно!..

Ой, в большом лесу, Иванов Филю, —

Береза кудрявая… —

поет теперь Груша. Нет, подругами они с Марой не были, но певать вместе певали, это было. Вон она, Груша, едет на телеге, в белом платочке, щеки как яблоки горят. «Вот уж повезло девке — Борька Качанов в жены взял. Борька Качанов!.. Ведь они с Глебом одногодки, вот ведь какое дело, вместе в парнях, бывало, гуляли…»

Когда повозка поравнялась с Тарычевой, Груша натянула вожжи.

— Здравствуй, Маруня! — сказала она тоном, требующим непременного и немедленного доброго ответа. Такая уж она завсегда — Груня.

— Здравствуй и ты, — сказала Маруня.

Радость и робость можно было услышать в голосе Тарычевой. Конечно, Мара была рада сейчас встрече с Грушей, ведь как-никак, а они с Грушей живут на одной улице, уважают друг дружку, и Маруне, если признаться, всегда нравились прямота и доброе сердце Груши. Вот и теперь она первая сказала ей «здравствуй», и не видно, чтобы гордилась своим счастьем.

— Где это ты пропадаешь, Маруня? — спрашивает Груша. — Как ни посмотрю, все у тебя на дверях замок.

«Вот какая она счастливая и беззаботная: сидит на телеге, качает ногой и улыбается».

Но что же ответить Маруне? Нет, не знает она, что ответить Груше. И вздыхает тяжело:

— Ох, не говори… — Вот и весь ответ.

— Вот что, Тарычева, — кричит на всю улицу Груша. — Теперь я бригадирша на Старой улице, ты слышала? — И смеется. Вот ведь какая она, эта Груша-бригадирша! И говорит эта бригадирша так: — Какая ты колхозница, если и сама забыла, когда была в последний раз в поле?! А мы вот — видишь — картошку везем семенную. У тебя если лишняя есть, тоже в колхоз продай. Слышишь, Маруня?

— Слышу, Груша, слышу, — отвечает Мара.

— Ты что, не болеешь? — спрашивает Груша. — Бормочешь, как вареная.

— Устала я, — говорит Мара.

— Ходила опять на богомолье, что ли?

Молчит Мара, опустив голову.

— Ой, Маруня, Маруня! — жалеет ее Груша. — И чего ты с этой Проской водишься? Я бы с ней на одном гектаре по нужде не села, не то чтобы!..

— Тебе-то что, — тихо и грустно отвечает Маруня.

— А ты что, старуха, что ли, какая? Да ты погляди на себя: такая молодая, здоровая да красивая, да такой другой бабы в Урани нет, ей-богу, нет такой бабы.

Вот ведь какая эта Груша! Вроде и смеется, но не обидно, нет, не обидно. И улыбается Маруня несмело, машет рукой:

— Полно тебе, Груша…

— Ты вот что, Маруня, — говорит Груша уже по-другому. — Ты давай завтра выходи-ко на работу, мы с тобой в четыре руки одни целый бурт картошки переберем да песен напоемся. Приходи. Как бригадирша тебе говорю. Слышь, Маруня?

— Слышу, — отвечает Маруня.

— Так придешь ли? — Но некогда этой Груше ждать ответа, сама распоряжается за Маруню: — Давай приходи! — И понукает уснувшую было на солнышке колхозную клячу: — Но, холера, поехали-и…

Во ведь какая эта Груша!.. Налетела, растеребила душу Маруне Тарычевой и укатила. Бригадирша!.. Видишь ты, какая бригадирша… Едет в белом платочке, болтает ногами, поет на всю улицу:

Ой, в большом лесу, Иванов Филю, —

Береза кудрявая!..

Вот сейчас повернет за угол — и останется одна песня. А потом и песня погаснет, уедет песня вместе с Грушей…

Вдруг Мара почувствовала, что остается совсем одна. Совсем одна! И не только здесь, на крылечке своего домика, похожего на скворечню, но и вообще на белом свете. Ой, ой, одна на белом свете!.. И Мара, схватившись за голову и раскачиваясь, запричитала:

— Осподи-и-и, спасителю мой!.. — А сама отчего-то представляла себе при этом лицо Груши.

Глава седьмая

1

В районном городке Сенгеляй Петр Иванович бывал и до войны и помнит хорошо шумные, многолюдные, воскресные базары. За двадцать, тридцать верст шли люди на базар в Сенгеляй: вели скотину, везли подводы тугих мешков с пшеном, хлебом, корзины с курами, с гусями, с пронзительно визжавшими поросятами. Те, кто продавали, считали, что в Сенгеляе завсегда продашь дороже, чем в другом месте, а покупатели были уверены, что здесь все дешевле, чем на других базарах. Так это или не так, издавна так повелось в наших местах, и что уж говорить — даже из Саранска приезжали в Сенгеляй на базар.