Трассирующие строки - [15]
На командный пункт Яшин прибыл на полуглиссере с комиссаром отряда Лемешко. Пристали прямо к деревянной купальне, устроенной для пионеров. Краснофлотцы утепляли легкие летние домики. Краснофлотец предложил политработникам чая. «Хорошо. Потом», — сказал Лемешко и повел Яшина на наблюдательный пункт.
На трехметровой высоте, используя два осокоря как опоры, — третьей был отесанный столб — краснофлотцы устроили площадку. На ней две стереотрубы.
Трубы были закреплены стационарно и обеспечивали двадцатикратное приближение. Правый берег как на ладони. Видны ползущие в районе Винновки машины. Два мотоциклиста — навстречу, колышутся на неровностях дороги. Ближе к Рынку — подбитые танки. И кладбище на пологом склоне. Кресты в рядках, хотя и грубо сколоченные, но ровные, по-немецки всё аккуратно.
Яшин поймал себя на том, что смотрит на врага не с ненавистью, а с любопытством.
Перефокусировал трубы на острова. Незадолго до этого на Зайцевский, Спорный и Пеньковский была переброшена артиллерия 300-й стрелковой дивизии. Артиллеристы в дело ещё не вступали, старались маскировать орудия.
Острова сплошь были покрыты кустарником и деревцами. Несмотря на конец октября, листва ещё держалась, острова были похожи на пестрые лоскутные одеяла.
Спорный был почти напротив НП. Яшин как перед собой увидел красноармейцев, спустившихся по светлому, словно выцветшему песчаному склону, к воде. Один даже что-то стирал. Это были тылы артиллеристов. Немцы — с другой стороны острова. Орудия Яшин не разглядел.
«Теперь на камбуз, чай пить», — сказал Лемешко.
«Камбуз, — отметил про себя Яшин, когда они вошли в помещение лагерной кухни. — Моряки и на берегу называют все по-своему».
В клубе собрался личный состав командного пункта. Яшин читал поэму.
Яшин видел, что поэма перегружена фамилиями. Что перечисление подвигов в одной-двух строках придает какую-то лубочность. Однако за каждой фамилией были люди, хорошо знакомые краснофлотцам.
Геранин, Ненашев — командиры БЧ-2 на «Чапаеве» и «Усыскине». Кузнецов — командир «Усыскина». Поспелов и Мороз — командиры группы бронекатеров, ходившие на боевые задания.
Этих людей все знали. Имена, запечатленные в стихах настоящего, профессионального поэта, обретали в глазах моряков особую значимость. И то, что тысячными, миллионными тиражами будет звучать имя товарища, с которым ты бок о бок воевал, придает гордости.
Моряки смотрели на поэта как на фокусника или даже колдуна: любого простого парня может вознести чуть ли не на небо.
Петр Строкань был наводчиком кормового орудия бронекатера № 53. На нефтекараван, который сопровождал бронекатер в районе Быковых хуторов, налетели сразу два «Хейнкеля». Катер ударил из всех орудий. «Хейнкели» не испугались, пошли на второй заход, и одна бомба разорвалась вблизи бронекатера. Осколки прошили обе ноги Строканя, он застонал, но остался у орудия и продолжал бить по самолетам. «Хейнкели» вынуждены были улететь. Все это продолжалось не больше минуты.
Яшин знал, за такую простоту не похвалят ни братья-поэты, ни критики, однако без изменений перепечатывал эти строки и в послевоенные годы.
Краснофлотцы на командном пункте долго не отпускали Яшина. Хотя уже смеркалось, а им с Лемешко ещё предстоял путь на «Усыскин».
— Товарищ старший политрук, напишите о нас, — вдруг выступил рыжеватый краснофлотец во втором ряду. Яшин ещё во время выступления приметил его — видно, простоват, но слушал, открыв рот, и отталкивал локтем соседа, когда тот пытался что-то шептать на ухо.
— Хорошо, товарищ старший матрос, напишу.
— А как мы узнаем?
— Приду и прочитаю.
— Мы верим Вам, товарищ старший политрук.
Это «мы верим вам» обезоружило Яшина. На обратном пути, прямо на полуглиссере, слегка подпрыгивавшем на встречной волне, у него появились первые строчки:
Яшин подумал, что передает всего лишь увиденное им самим. Надо найти какой-то сюжетный ход. Вообще-то краснофлотцам там неплохо — «курорт». Только нельзя выходить на берег, на Волгу — демаскировка. Нельзя костры, дымы. Если фриц поймет, что здесь наблюдательный пункт, а тем более — командный пункт отряда кораблей, хана: накроет артиллерией. В голове возникли две полуиронические строчки:
«Надо ещё о немецком кладбище, что мол, количество крестов вырастает там каждый день», — подумал Яшин, когда глиссер подруливал к борту «Усыскина».
Глава 12
Яшин твердо решил сходить на боевое задание на бронекатерах. Канонерки — да, их мощная артиллерия хорошо поддерживала фронт. Но решающую роль играли всё же бронекатера: не будь их, да ещё этих неуклюжих речных баркасов — фронт в считанные дни был бы обескровлен. Переправы — вот, что держало Сталинградский фронт. Переправа — это продовольствие, боеприпасы, пополнение. Это — надежда раненного бойца попасть в тыл, госпиталь, за Волгу, хотя в штабе какого-то политотдела придумали: «За Волгой для нас земли нет» — и печатали это аршинными буквами.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.