Трассирующие строки - [14]
Дальше — о подвигах красноармейцев и моряков.
Вряд ли можно представить завершение поэмы как-то иначе. Поэма должна нести агитационный и идейный заряд, это не обсуждалось. В стихах военной поры Сталин упоминается Яшиным десятки раз, Сталин в сознании народа был живым символом будущей победы. «Пусть все командиры — дерьмо, а Сталина не трожь. И Жукова».
В дневниках Яшин откровенней, чем в стихах, не так однобок. Там такое встречается, что будь дневник обнародован или просто прочтен вслух, Яшина тут же поставили бы к стенке.
Но и в дневниках есть такие записи: «Стукнув немцев под Москвой, добившись перелома, Сталин поможет и нам, выручит ленинградцев, даст нам хлеба». Яшин не входил в ту узкую и поневоле молчаливую прослойку интеллигенции — в основном старшего поколения, — которая видела Сталина другим. И на Яшина не мог не влиять Маяковский.
«Ленин и теперь живее всех живых, наше знамя, сила и оружье» впечатывалось в сознание, как в расплавленный сургуч. Однако интонационной перелицовкой Маяковского Яшин все же не стал заканчивать поэму. Она заканчивается так:
Мотив мести использовался фронтовыми поэтами с самого начала войны и Яшин не мог не знать об этом, но все-таки это было ближе бойцу, чем Сталин в Кремле и Ленин — живой, но с восковым лицом в Мавзолее.
Яшин испытывал двойственное чувство от того, что ему не удалось встретиться с Симоновым. Конечно, ему хотелось показать поэму. Обсудить ее с человеком, знающим толк в литературе. В «Правде» и «Красной Звезде» у Симонова были свои люди и он мог бы пристроить «Город гнева». Это для Яшина значило бы многое. Могла быть награда. Или повышение в звании. Вон, Симонов, уже старший батальонный комиссар. А Яшин лишь старший политрук.
Но Яшин чувствовал, что поэма еще сыровата. Симонову это сразу бросилось бы в глаза. И прямой отрицательный отзыв, и уклончивые советы подтянуть то-то и то-то больно ударили бы по нервам честолюбивого Яшина.
В Ульяновске, в местной библиотеке, Яшин прочел стихотворение Симонова сорок первого года «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины». Это была суровая и щемящая правда дней отступления.
Одной только правды поэту мало, здесь вместе с правдой жила боль. «И как он, — думал Яшин о Симонове, — насквозь городской, смог почувствовать этих деревенских баб, что плакали и жалели отступающих наших солдат, и эти деревенские кладбища, действительно провожающие путников крестами».
А летом сорок второго года, когда у всех начала пропадать иллюзия скорой победы, фронт опять покатился на восток, теперь не к Москве, а к Волге, у Симонова появилась совсем другая интонация:
Здесь уже не только боль, здесь стыд, стыд перед могилами, перед крестами, которые уже не молятся, провожая, а вопиют. Жалостью, как в сорок первом, и не пахнет. «Срам и ярость».
Яшин ожидал материалов Симонова о Сталинграде. В «Красной Звезде» появился очерк, а потом и стихи.
Солдаты пыльной степью идут на передовую, многие — на смерть. Навстречу — беженцы из Сталинграда, потоки беженцев, о них речь, обращенная к солдату.
Когда Яшин прочел это, у него сжалось сердце. Сильные стихи. У Яшина таких строф не было. И он уже не жалел, что не встретил здесь Симонова. А перед глазами встал день 25 августа, когда они, офицеры политотдела флотилии, после бомбежки и переправы, бродили по пойме в поисках неизвестной им деревни Тумак. Колхозники охотно и жалостливо, как погорельцев, угощали моряков помидорами и арбузами, а в глазах читалось молчаливое удивление: зачем флотским людям заволжская деревня, моряки должны быть на кораблях и стрелять по врагу.
Глава 11
Командный пункт Северной группы располагался на мысу, где от Волги ответвляется Ахтуба. Прежде в этом месте был пионерский лагерь. 26 августа, после гибели в районе Акатовки большого пассажирского парохода «Иосиф Сталин», к берегу стало прибивать утопленников. Напуганные пионеры были вывезены в степные районы. Как наблюдательный пункт этот мыс был идеальным местом: на юго-запад между островами Спорный и Зайцевский просматривается береговая линия заводских районов Сталинграда, а на северо-запад, через Акатовский осередок, хорошо виден занятый немцами берег Латошинки.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.