Трассирующие строки - [16]
После того, как немцы вышли к центральной пристани, суда стали ходить к причалам «Красного Октября». Наши там ещё держались. И большая часть грузов для 62-й армии шла туда.
В ночь на 29 октября на боевое задание уходили бронекатера № 23 и № 74. Яшин мог выбрать любой. Он остался на «двадцать третьем». Лишь потому, что его слегка знобило, а в рубке «двадцать третьего» он увидел овчинный тулуп. Тулуп лежал на банке, аккуратно свернутый. Не новый — по швам овчина потерлась и начинала белеть.
«Семьдесят четвертый» под командованием старлея Поспелова шел на «Красный Октябрь», а «двадцать третий» — к рынку.
Надо было доставить на правый берег, в группу полковника Горохова продовольствие, боеприпасы, на обратном пути забрать раненых.
Яшин подумал о том, как на войне смещаются все понятия. Канонерки бьют по Сталинграду, а бронекатера везут в тот же Сталинград боеприпасы и пополнения. Даже в пойме вдоль дороги щиты: «Умрем, но не отдадим Сталинград». А немцы тоже после 16-го сентября в своих газетах называют город не иначе как «Немецкая крепость Сталинград». Им уже приказывают: «Крепость Сталинград защищать до последнего солдата». Геббельс знает, что делает. Нападение, штурм — это агрессия, приход чужаков. Оборона — это защита своего. Во все времена — священный долг. И если за спинами немцев Германия, то здесь, в Сталинграде, они защищают своих маленьких киндеров и нежных фрау от полуазиатских варваров. Немцам тоже важно думать, что они воюют за правое дело.
«Двадцать третий» и «семьдесят четвертый» катера были счалены бортами. Первым завел моторы «семьдесят четвертый» — он стоял мористее. Следом пошел «двадцать третий».
Мощный авиационный двигатель быстро разогнал катер до 18 узлов — это почти 35 километров в час. Отличительные огни не включали, катер, как привидение, мчался по Ахтубе. На изгибах реки рулевой делал один-два поворота штурвалом и тут же возвращал его в исходное положение. Яшин удивлялся: как можно своевременно различать береговую линию?
Вышли на Волгу. На правом берегу время от времени повисали осветительные ракеты. А вверх тянулись трассирующие змейки зенитной стрельбы. Это немцы охотились за нашими «У-2». Самих самолетов не было видно, однако нет-нет, да и появлялись трассирующие пулеметные очереди с неба.
Все это было далеко от Волги и казалось, что настывающая темная река живет как бы своей отдельной жизнью, не имеющей никакого отношения к войне.
— Лево 25, курс 340, — скомандовал командир катера Бутько. Рулевой сделал оборот штурвалом, катер слегка накренился и повернул налево. Рулевой поглядывал на компас с подсветкой, где закрутилась, чуть покачиваясь, картушка.
Яшин уже знал, что это обман зрения: поворачивается не картушка компаса, а катер, картушка как раз на месте, нулем разметки она всегда показывает на север.
Бутько напряженно всматривался вперед. Предстояло идти между островами Спорный и Зайцевский. Конечно, рекомендованные курсы командиры знали назубок, но на реке, особенно при большой скорости, только на расчетные данные полагаться нельзя. Важно видеть берега. Осадка у бронекатера всего полметра, ну с перегрузом — сантиметров на пять больше. То есть, катер мог пройти там, где взрослому человеку по колено. Но при этой скорости небольшая ошибка — и катер всем корпусом на мели. Никто до рассвета не снимет, а утром немецкие артиллеристы где-нибудь на Мамаевом бугре будут держать пари: с какого попадут в катер прямым — с третьего или с пятого снаряда.
Столкновение с препятствием — тоже беда.
На приверхе Зайцевского острова еще в начале сентября был утоплен тральщик. Рубка его торчала из воды — её видел Яшин в стереотрубу, на НП отряда.
На подходе к протоке меж островами все же убавили ход. Пока бронекатер не обнаружен, идти разумнее на «малом»: не так страшна посадка на мель.
Вошли наконец в Денежную воложку. Здесь надо быть начеку — фашисты в любой момент могут открыть огонь.
Яшин стоял в рубке за спиной командира. Смотреть ему было практически некуда — щель наблюдения и иллюминатор на двери левого борта нужны командиру для ориентировки. Яшин боковым зрением поглядывал на рулевого — двадцатидвухлетний, крепкий, правая рука командира, старшина второй статьи. Штурвалом как бы играет, в любой момент готов бросить катер вправо или влево.
— Товарищ старший политрук, накиньте полушубок, холодно, — сказал Бутько и добавил ход.
Яшин молча, как бы выполняя приказ, набросил на плечи полушубок. Он на две ступеньки был старше по званию лейтенанта, но пока на борту, в любом случае должен подчиняться Бутько как командиру боевого корабля.
На берегу мигнул огонёк. Раз, другой. Это условный сигнал. Наши.
Катер мягко ткнулся в глину. С бака подали трап. Подошли армейцы. Матросы начали передавать им ящики. Армейцы работали без суеты, Яшину даже показалось, что лениво. Выгрузка-погрузка раненых — это час, не меньше. Яшин пошел по землянкам. Землянки на склонах, 100–150 метров от воды. Передний край — ещё 200 метров. Там — посты. В землянках в основном спят, стараясь свернуться так, чтобы все тело было под шинелью. Торчат башмаки, обмотки. Автоматы рядом, без надзора, где у стенки, где — просто на земле. Сырость, холод, вши. А что тут еще может быть?
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.