Трассирующие строки - [17]
На катер заводили и заносили раненых. Оставляли прямо на палубе. Моряки и офицеры в рубке, в орудийных башнях, в машинном отделении. Как-никак, а прикрытые пятимиллиметровой броней. Правда, если мина разорвется близко, осколки пробивают броню.
Отошли. Развернулись на «мало», словно не спеша, и дали «полный». Взошла луна. На заплесках островов заблестел песок, фарватер обозначился отчетливо. Ход не сбавляли.
Яшина опять зазнобило, он накинул на плечи полушубок. Подумал: ему в рубке холодно, а каково сейчас раненым на палубе? Кого-то живым не довезут. Двигатель работал громко, стоны и хрипы были не слышны.
В походе никакого страха или даже волнения Яшин не испытывал. И все же когда бронекатер вошел в Ахтубу и рядом замелькали знакомые силуэты деревьев, у него появилось чувство мальчишки, которому удалось оторваться от погони и залечь в непроходимых кустах.
Утром узнали, что бронекатер № 74 сгорел от трех прямых попаданий напротив «Красного Октября».
На следующий день ожидалась высадка двух десантных батальонов трехсотой стрелковой дивизии в Латошинке. Обеспечивать высадку должны были бронекатера. После того, как первый эшелон займет береговую полосу, из Шадринского затона должны выйти буксиры с артиллерией и боеприпасами.
Яшин попросился идти с катерщиками. Начальник штаба отряда Федоров дал добро. Яшин опять решил идти на двадцать третьем, с Бутько. Когда на борт поднялись десантники, Бутько сказал Яшину: «Товарищ старший политрук, сами видите, перегруз». Яшин остался на наблюдательном пункте.
«БК-23» заурчал моторами и через минуту растворился в темноте.
Глава 13
Старший политрук Яшин по войне, как, впрочем, и по жизни, шел с твердым убеждением, что дар его необходим людям, и ему, поэту, надо делать постоянные усилия над собой, чтобы правильно распорядиться этим даром. Он верил, ему отпущено много. Но постоянно сомневался — хватит ли собственных сил, чтоб в каждодневных хлопотах, в обидах и пустых разговорах, в болезнях и хандре осуществить то, что отпущено свыше.
Свои стихи и поэмы он отнюдь не считал непогрешимыми. Мог выслушать мнение и рядового краснофлотца, и адмирала, и своего брата-поэта. Что-то мог передать, что-то добавить, убрать, но конечной инстанцией оставался он сам. Его однокурсники по Литинституту вспоминали, что среди них он был единственным, кто мог позволить себе не согласиться с преподавателем, а это были, как правило, известные поэты.
Поэму «Город гнева» он вслух читал десятки раз. Ее обсуждали в политорганах флотилии, фронта, в нескольких редакциях. Политотдельцы упирали на то, что в поэме слишком живописуются ужасы — бомбежки, смерть. Начальник ПО флотилии Бельский сказал без обиняков: «Ослабить «огненный шар». Не так уж все страшно». Ну и, конечно, говорили, что слабо отражена роль коммунистов в обороне города. Начальник отдела агитации и пропаганды Портнов сказал, что символ сталинградских пятилеток не элеватор, а завод «Баррикады».
Однако в целом политработники приняли поэму. Больше того, посчитали выдающимся достижением. Всем нравился образ девушки.
Бригадный комиссар Чекалин сказал: «Много образов. Мало боевых эпизодов».
Многим показалась удачной глава с противогазами.
Эту историю знала вся флотилия. Тральщик, выполняя боевое задание, намотал на винт трос. Помочь здесь мог только водолаз. Матросы, соединив несколько шлангов от противогаза, сделали своего рода скафандр.
В общем, матросы размотали трос под водой «и тральщик рванулся сразу».
Все понимали, каких-то поэтических удач в этой главе мало, нет их вообще, но покоряло то, что технический эпизод автор смог передать рифмованной строкой. Хотя настоящие водолазные скафандры все же лучше противогазов.
Яшин знал, что поэму будут критиковать. Искать в ней недоработки. Как это так, чтоб прочел — и все умолкли от восхищения. «Войну и мир» критиковали современники. И особенно — ветераны двенадцатого года.
В Литературном институте на семинарах уничтожающей критике подвергалось буквально все. Даже те вещи, которые потом становились классикой советской литературы. Это была школа воспитания характера, школа выживания.
В редакциях фронтовых газет работало немало профессиональных писателей. Многие из них были под Сталинградом. Суд писателей и военных журналистов был для Яшина важнее суда политработников.
В Средней Ахтубе, в редакции фронтовой газеты «Сталинградское знамя» Яшин встретил Марка Борисовича Колосова. Обрадовались друг другу. Колосов еще в двадцать восьмом году в Великом Устюге проводил конференцию молодых писателей и отметил стихи Александра Яшина как подающего большие надежды. Там и познакомились. Потом не раз встречались в Москве, когда Яшин учился в институте.
Колосов предложил остаться ночевать в редакции. Поздно, ночью уже, Яшин читал ему поэму. Колосов слушал и радовался — не ошибся, когда пророчил молодому поэту большое будущее. Предложил вынести на обсуждение всей редакции.
В редакцию все собрались только вечером. Яшин читал сдержанно, понимая, что здесь своей особой интонацией не возьмешь. Да и ни к чему — слушают профессионалы.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.