Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV - [29]

Несмотря на то что все существенное по этому вопросу уже было высказано им ранее, прежде всего в книге «Царство Божие внутри вас» (1893), Толстой три недели интенсивно работал над докладом для конгресса. В готовом тексте ничего неожиданного нет, но нет там и никаких уступок или смягченных формулировок[249]. Как мальчик в его любимой сказке «Новое платье короля», Толстой собирался открыто сказать то, что все, по его мнению, видели и понимали, но по разным причинам не хотели признать. Закон «не убий» вечен и годен во всех обстоятельствах; убийство всегда убийство, даже на войне, и поэтому христианство и военная служба несовместимы. Все режимы основаны на насилии, и армии им нужны прежде всего для их собственного существования. Конгрессы мира по традиции обращались к власть имущим с предложениями o сокращении вооружений или даже о разоружении, но, по Толстому, это наивность. Принимать решение должен каждый человек для себя; не императоры или министры воевали, а солдаты, и если те откажутся это делать, тогда никаких войн уже не будет. На вопрос, как защищаться от врагов и как поддерживать внутренний порядок, если никакой армии нет, Толстой собирался ответить: мы не можем знать, что будет, но жизнь людей, отказавшихся от убийства, не может быть хуже нынешней.

На конгрессах мира традиционно присутствовали и военные. От Толстого им пришлось бы услышать, что военная профессия постыдна и преступна и что вступление в армию означает согласие на подготовку к убийству. Такие слова, как «служение отечеству, геройство войны, военная слава, патриотизм», на практике означали «голое, преступное дело убийства»[250].

Конгрессу Tолстой собирался предложить составить совместное воззвание, где было бы сказано, что «война не есть, как это признается теперь большинством людей, какое-то особенно доброе, похвальное дело, а есть, как всякое убийство, гадкое и преступное дело, как для тех людей, которые свободно набирают военную деятельность, так и для тех, которые из страха наказания или из корыстных видов избирают ее»[251].

В конце своего доклада Толстой хотел попросить извинения, если он кого-нибудь оскорбил или огорчил своими словами. Но у него уже не было выбора:

Мне, 80-летнему старику, всякую минуту ожидающему смерти, стыдно и преступно бы было не сказать всю истину, как я понимаю ее, истину, которая, как я твердо верю, только одна может избавить человечество от неисчислимых претерпеваемых им бедствий, производимых войной[252].

Уже во время работы над русским текстом Толстой стал переводить его на французский язык (рабочими языками конгресса были французский, английский и немецкий), при этом делая в нем некоторые изменения. Русский текст Стокгольмского доклада был готов 4/17 августа. До открытия конгресса оставалось тогда 12 дней.

Толстой мог предвидеть сопротивление делегатов конгресса, но столкнулся с ним уже дома. Проблема была не в том, что Софья Андреевна возмущалась взглядами мужа, – скорее она их даже разделяла, но она боялась за здоровье мужа; ее также пугала мысль, что Толстой воспользуется случаем и осуществит свое давнее желание уехать из дома навсегда. Последствием стали нервные срывы: Софья Андреевна запиралась в своей комнате, угрожая принять яд или морфий. Для Толстого было важно участвовать в конгрессе, из-за споров он потерял ночной сон, но перед супругой оказался беспомощен. Несколько раз он вслух объявлял, что никуда не поедет[253]. Однако Софья Андреевна была капризна: могла вдруг заявить, что готова поехать в Стокгольм вместе с мужем, надо только забрать праздничную одежду из Москвы. Приято считать, что ее сопротивление в конце концов заставило Толстого отказаться от участия в конгрессе, но это не так. На самом деле в начале августа (или в середине – по новому стилю) пара согласилась вместе ехать в Швецию. 2/15 августа Толстой написал Владимиру Черткову: «К моему удивлению, мы как будто едем на конгресс. С[офья] А[ндреевна] совсем собирается»[254].

В своем ответе от 12/25 июля на приглашение организационного комитета Толстой написал, что если по какой-то причине он приехать не сможет, то во всяком случае пришлет свой доклад. При этом он боялся, что при таком положении дел на месте составят искаженное резюме его речи. Но и для этой проблемы нашлось решение. 31 июля (13 августа) Толстой получил письмо от своего финского единомышленника Арвида Ярнефельта, который предложил сопровождать Льва Николаевича в Стокгольм. Толстой, однако, придумал для своего друга более важную задачу: пусть Ярнефельт прочтет его доклад, если он сам по какой-то причине не сможет поехать[255].

Итак, 4/17 августа русская версия доклада была готова, так же как и быстро сделанный французский перевод; супруги согласились поехать вместе, и о решении Толстого выступать в Стокгольме написали как в русской, так и в шведской печати. Казалось, все идет хорошо. Но в тот же день шведский оргкомитет послал телеграмму всем участникам с сообщением, что конгресс не состоится – он отложен на год. Причиной послужила всеобщая забастовка в Швеции, в которой участвовало около 300 000 человек. Конфликт длился уже две недели, но конца пока не было видно. Было понятно, что при таких обстоятельствах трудно осуществить многодневную программу для 500 участников. Некоторые из них уже успели сообщить, что не приедут из-за напряженной ситуации. Правда, кое-кто в оргкомитете выступал за проведение конгресса невзирая на забастовку. Например, заместитель председателя, Эдвард Ваврински, активист шведского и международного движения за мир, в письме к другому члену оргкомитета о принятом решении отозвалсякритически