Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV - [30]
Толстой узнал об отмене конгресса 6/19 августа, т. е. за 10 дней до запланированного открытия[257]. В разговоре со своим знакомым, князем Дмитрием Оболонским, он выразил сожаление по этому поводу:
Я хотел говорить об идее мира, для которой я работал всю мою жизнь, но и эта надежда рухнула из-за генеральной забастовки в Швеции. Мне очень хотелось хоть раз до моей смерти видеть эту мою сокровенную надежду сбывшейся, хотелось без всякого внешнего принуждения говорить об ужасах войны и причинах войн. Но все предназначено было по-другому[258].
Правда, в тот же день Толстой комментировал решение шведского оргкомитета врачу Душану Маковицкому совсем в другом духе:
Я думаю, – нескромно с моей стороны, – что в отложении конгресса играли роль не одни забастовки рабочих в Швеции, а и то, что я собирался приехать, и мое письмо к ним, и статья газеты. Побоялись приезда. «Как нам быть с ним?» Прогнать нельзя. И отложили конгресс[259].
Скромно или нескромно? Скорее, все-таки «нескромно». В упомянутом писателем письме (ответ Толстого организаторам конгресса) и газетной статье (интервью С. Спиро, «У Л.Н. Толстого», опубликованной в «Русском слове» 2 августа, т. е. всего за день до решения шведов!) ничего нет о содержании будущего доклада Толстого – только подтверждение его решения приехать на конгресс. Значит, Толстой полагал, что само его согласие выступать в конгрессе (или послать свой доклад) обеспокоило шведов. Они пригласили его, убежденные, что он не приедет, и его положительный ответ нарушил их планы – лишь гордиться присутствием его именем в списке почетных членов. Решили отложить конгресс из-за одного человека, не думая о том, что это нарушает планы остальных многочисленных делегатов. Неубедительно, конечно.
Толстой, по-видимому, не высказывал своих предположений публично или в письмах, но всего через полторы недели после его разговора с Маковицким в нескольких зарубежных статьях все-таки появились подобные аргументы. Норвежский историк литературы, доцент Кристен Коллин иронически комментировал «трусливое» поведение шведов в газете «Верденс ганг»: боялись, что «революционная личность ‹Толстого› могла быть огнеопасной в такое беспокойное и возбужденное время»; опасались реакции русского правительства, если позволят выступить оппозиционному писателю. Был также риск, что шведский народ примет Толстого теплее, чем принял русского царя, недавно посетившего Стокгольм. Все свои гипотезы Коллин построил на предположении, что всеобщая забастовка, к моменту написания статьи уже закончившаяся, была мелочью в сравнении с возможностью послушать Толстого[260].
В шведской газете «Дагенс нюхетер» негодовали по поводу инсинуаций Коллина. Норвежец, мол, явно не понял, насколько серьезными были риски, связанные с забастовкой[261].
Финский соратник Толстого Арвид Ярнефельт, вероятно, не знал о предположении самого Толстого или о статье Коллина, опубликованной всего двумя днями раньше в Норвегии, но и он считал, что настоящей причиной отмена конгресса стало неожиданное согласие Толстого приехать. Пригласили его только из вежливости, никаких резких выпадов против конгресса как такового никто не хотел, и организаторам пришлось отложить все мероприятие. Правда, в своей статье в «Хельсингин саномат» Ярнефельт ошибочно утверждал, что решение приняли не шведы, а «центральное правление конгресса» в Париже. Он, вероятно, имел в виду Bureau International Permanent de la Paix, находившееся в Берне, Швейцария. Как и Коллин, Ярнефельт считал, что неудобства, связанные с забастовкой, – пустяк в сравнении с возможностью увидеть и услышать Толстого[262].
Финская газета «Котимаа» ответила на спекуляции Ярнефельта. Шведы предоставили Толстому возможность выступить, об этом сообщалось в печати, но отмена конгресса была необходима. И действительно, конгресс мира оказался не единственным международным мероприятием, которое отложили из-за забастовки[263].
Самое радикальное истолкование событий содержится в финском культурном журнале «Päivä». Анонимный автор утверждал, что шведские организаторы хотели заранее ознакомиться с докладом Толстого. Они ожидали выражения благодарности и поздравлений за хорошую работу конгрессов мира, но в реферате, посланном Толстым, нашли «громкую проповедь против фарса международных конференций, начиная с Гаагской конференции 1899 года». Толстой поставил под сомнением смысл конгресса как такового, и этого нельзя было допустить. Писателя ловко принудили отказаться от поездки, но он, со своей стороны, договорился с Ярнефельтом, чтобы тот прочитал доклад вместо него. В такой ситуации не было никакой другой возможности, кроме отмены всего конгресса. Журнал намекнул, что целиком грязную интригу пока разоблачить нельзя, но Толстой, наверное, сам расскажет всю историю, когда напечатает свой доклад[264].
Надо ли пояснять, что многое тут сочинено? Никакой просьбы со стороны оргкомитета заранее получить доклад не было; не существовало никакого реферата, якобы посланного в Стокгольм; Толстой не отказывался от поездки; о возможном выступлении Ярнефельта вместо Толстого шведам не сообщали. Любопытно, что во всех трех названных статьях не указаны никакие источники информации. Свою теорию заговора авторы, как и сам Толстой, построили лишь на гипотезе, что радикальные идеи Толстого как таковые нельзя провозглашать на конгрессе мира и что официальное объяснение отмены мероприятия неубедительно.
