Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV - [134]

Податель этой эпистолы, товарищ Рустем-Ока-Джалилов, бывший член Правительства Узбекской АССР в настоящее время единственный и незаменимый консультант Кинокомитета СССР[1286] по Узбекскому искусству и истории. Он – главный консультант и сорежиссер кинокартины «Навои» сценарий В.Б. Шкловского[1287]. Рустем-ока – человек большой культуры и знаний, бывавший в Западной Европе, в настоящее время, кроме работы по кинокартине «Навои» занял свой ум, сердце – и несомненный перископ своего «глаза» следующей прямо замечательной работой: он подготовил драматургическую, совершенно своеобразную концепцию «драматической легенды» (как он называет сам ее) «Навои» в 4 актах[1288]. Он имел совершенно серьезные переговоры у нас в Москве с руководителем театра им. Вахтангова – Симоновым[1289] и с дирекцией театра об этой пьесе и получил принципиальное согласие с условием: пьеса должна быть в белых стихах.

Тогда Рустем-ока Джалилов, познакомившись со мной по работе над песнями фильм‹а› «Навои» и «Хамза» (оба сценария Шкловского)[1290], предложил мне написать пьесу белыми стихами для театра.

Я принял предложение с большой радостью т. к. уже ознакомился с концепцией: она поистине замечательна и очень сценична. Тов. Джалилов советовался со мной о музыке к пиесе ‹так!› и о композиторе – я смело и правдиво назвал ему 2-х лиц: Вас и Михаила Фабиановича.

Тов. Джалилов приехал в Ленинград со специальной целью сделать заявку на свою вещь в комитете по Навои, заявляя ее как соавторство: Джалилов – Чурилин. Председателем Комитета по Навои СССР – Н.С. Тихонов[1291]. Я бы очень просил Вас, ознакомившись с конспектом-либретто пьесы, сорганизовать встречу Джалилова с Тихоновым и Гнесиным и Вами для зачитки конспекта-либретто. Если это Вас заинтересует, я буду прямо счастлив работать в триаде: «Дж. + Чур – Вейсберг» – или: «Дж – Чур. – Гнесин»[1292]. Конечно – музыку будет заказывать театр – или Вахтангова или Ленинградск‹ий› Драмат‹ический›, с кот‹орым› у тов. Джалилова есть также серьезные связи.

Поэтому, в целях общей работы, которая и чрезвычайно интересна творчески и обещает и материальные блага, надо устроить встречу Н.С. Тихонова с т. Джалиловым – и встречу неофициальную. Еще раз подтверждаю и от себя и от тов. Шкловского В.Б., что тов. Джалилов – человек серьезный, солидный, с совершенно безукоризненным политическим именем.

Дальнейшее полагаю на Ваш и М.Ф. вкус и оценку – как арбитров элегантиарум[1293] искусства и творчества – гран-ар[1294].

Ваш, преданный Вам

Тихон Чурилин.

Сердечный привет Вашему милому сыну, с которым я знаком и встречался с большим удовольствием и интересом[1295].

3. Материалы из фонда М.Ф. Гнесина

Стихотворение на смерть первой жены композитора Н.Т. Марголиной (1881–1934).

Т.В. Чурилин.

Первый и последний сонет

Имени Н.Т. Гнесиной.

Благодарю тебя, мой друг,

За тихое дыханье.

С. Парнок «Посвящение»[1296]

Друг музыки, поэзии, искусств,

Подруга гения и мастера и друга.

Скончалась ты, – и воздух возле пуст

Мгновение! Остановись средь круга

Зимы и льда и января снегов.

И тут весны, какой во льду цветенье!

Ты все живешь средь памяти шагов,

Легчайших, – и дождей рожденных пенье

И яблонь русских гуд ‹?› – последний гимн.

Последнее не в нем пообаянье:

Твои шаги, не слышные другим,

Навечное наследие баянье.

Друг музыки, поэзии, науки

Легчайший ветер средь жестокой муки.

Тихон Чурилин

Надежде Товиевне

мой последний привет

3. I.‹19›34 г.

Москва[1297]

Письмо Т.В. Чурилина к М.Ф. Гнесину

24.08.1940

Дорогой Мастер, глубокоуважаемый

мой ценитель и… почитатель,

Михаил Фабианович,

Всякий здравомыслящий, осторожный и политичный человек, т. е. данаец, приносящий дары, никогда не писал бы этого письма. Он бы тихонечко съел, все что ему было отпущено, утерся бы чистым носовым платком и вида бы не подал никому, а в первую очередь – Вам, но в надлежащую пору, в подходящий момент – принес бы в ответ свои дары и заставил бы их принять и тоже – съесть. Но – timeo danaos et dona ferentes![1298]

Повторяю, я – не данаец и меня «тимеокаться»[1299] – нечего. Я не византиец, не политик, ни дипломат – просто русский шизофреник типа В. Хлебникова и с его, кажется, участью среди почитателей, ценителей et tutti quanti, немногих для «поэта для немногих»[1300], а потому я пишу, отвечая на вашу последнюю телефонную вежливость – так, как сказал бы мой великий предшественник и предок Prutkoff, Kosma – глядя в корень![1301]

Вот что, глубокоуважаемый мой бывший друг и почитатель – я не данаец и не знаю за что вы от меня отступились и отгородились чертой заклятья в этот приезд – я знаю одно: вчера 24/VIII. 1940 я потерял еще одну дружбу[1302].

Теряя ваше внимание и дружбу ко [мне] себе как к деятелю поэзии 20 века, я честно отмечаю, что 1932 г. и ваше отношение тогда ко мне были замутнены действительно еще болезненным, послебольничным моим состоянием. Но вы ведь это видели, знали и так это очевидно и приняли[1303].

Теперь я, несмотря на очень для этого неподходящие условия, очень окреп интеллектуально физически и просто физически. Я зрел, не в пример времени 1932 г. Я в состоянии четко и ясно осознать всю замечательную ценность Вашего ко мне бывшего внимания и оценки моего творчества.