Трансфинитное искусство - [19]

В начале 1960 года Владимир Слепян снимает комнату прислуги на авеню Виктор Гюго. Деньги, которые у него были, полностью потрачены. В этом районе, почти пустынном, Слепяну часто встречался полицейский, в котором он подозревает советского агента, посланного за ним шпионить.

В те годы Слепян хотел издавать свой журнал, но дело не пошло дальше одного экземпляра. Рассказывают, что когда Слепян шёл по улице, то всегда нёс неподъёмный чемодан, набитый книгами. Но главным образом Владимир Слепян был художником, и на тот момент его живопись относилась к жестуальной или лирической абстракции. Жорж Матьё[76] в своей книге «По ту сторону ташизма» анализирует творчество Слепяна, но не в связи с традицией жестуализма Андре Массона, Марка Тоби или Ханса Хартунга, а в рамках новой феноменологии живописного жеста (преобладание скорости, отсутствие заданной формы и заранее обдуманного жеста, экстатическое состояние), и ставит его в один ряд с такими художниками, как Жан Деготтэ, Симон Антай, Ярослав Серпан и Пьер Алешинский[77]. Однако есть сведения о других работах Слепяна, в которых угадывается его новое радикальное отношение к искусству, которое предопределит переход к «живописи действия» и перформансу.

Однажды Элен Гордон-Лазарефф сообщила ему, что известная балерина, художница и скульптор Людмила Черина[78] хочет посмотреть его работы. К визиту балерины Слепян подготовил одну из своих первых авангардных инсталляций: он собрал все пустые бутылки, какие только у него были, и наполнил их разноцветной ватой. Балерина была в недоумении. Ещё он написал специально для Э. Гордон-Лазарефф полотно, на котором много раз повторялась цифра 100000 (речь шла о старых франках), чтобы показать, что такое коммерция в искусстве — поскольку, по словам Англе, мадам Лазарефф заказала у него картину именно на эту сумму.

Последней надеждой заработать немного денег была организация большой выставки у себя дома. Какие именно картины он показывал, неизвестно. Слепян записал на аудиокассету презентацию своих работ на нескольких языках. В течение двух дней он принимал гостей, не выходя из ванны. Вследствие неудачной попытки продать свои картины, ему пришлось оставить квартирку на улице Виктор Гюго и отправить все экспонаты выставки в подарок драматургу Эжену Ионеско, с которым он тогда дружил. Некоторое время спустя Ионеско написал ему, что если он не заберёт свои картины, то ему придётся их сжечь.

Мануэль Дуке, Габриэль Морвай и Антони Англе. Париж, 1959

В конце 1959 года Владимир Слепян познакомился с художниками — каталонцем Антони Англе и поляком Габриэлем Морваем. Англе, знавший хорошо творчество соотечественника Антони Тапьеса, приехал в Париж, чтобы увидеть французских приверженцев информель[79]. Габриэля Морвая, уроженца Польши, роднило со Слепяном чувство оторванности от родины, любовь к Пушкину и Маяковскому, и в особенности — к манифестам русского футуризма.

Точкой, соединившей пути этих трёх художников, стало известное кафе Латинского квартала, где они встретили русского художника Михаила Ларионова, которого оба, Слепян и Морвай, тут же узнали. Вот что написал Антони Англе об этой встрече: «Михаил Ларионов вместе с Натальей Гончаровой, которая тогда очень болела, жили в здании, где находилось кафе La Palette[80]. Каждый день после обеда художник спускался в кафе, садился за один из столиков и что-то себе заказывал. Мы, поклонники его творчества, наблюдали за ним. Однажды он поприветствовал нас, и с его позволения мы сели рядом. В течение нескольких дней продолжались наши встречи, и мы узнали о началах русского абстрактного искусства, которое должно было удивить весь мир свободой своего сообщения, содержания, новым светом и призывом к восстанию. <...> Ларионов объяснял все подробности неспешно, доверительно, любезно; говоря с нами, он обращался от одного к другому и ко всем троим в то же время, стараясь, чтобы мы смогли понять особенность ситуации, подчеркивая, что очень мало кто видел ту живопись в России. «Воображение возвеличивает действительность», — говорил он нам. Но самым настоящим открытием для нас были описания первых акций группы «Ослиный хвост». Ларионов рассказал, как художники однажды раскрасили в белый цвет деревья на московских улицах, но никто из прохожих не обратил на это внимания, поскольку все решили, что это сделано по решению городских властей. У нас троих это вызвало живейший интерес, мы интерпретировали эти действия как желание каким-то способом всколыхнуть людскую монотонность. Было ли это почти детским энтузиазмом? Или осуществлением мечты?»[81]

Также для совместных последующих действий Слепяна и Англе очень важным оказался манифест футуристов «Почему мы раскрашиваемся?» (1913). «Нам очень нравились рассказы о провокационных выходках русских художников, — вспоминает Антони Англе. — Это было прекрасно, и мы тоже подумывали о возможностях выделиться, оставив за бортом предрассудки. Повествование о том, что происходило когда-то в России, принесло нам тогда во Франции, оптимистическое послание от художника-бунтовщика».

В тот момент Владимир Слепян и Антони Англе решили предпринять серию из совместных радикальных живописных акций. Когда они объяснили её смысл Ларионову, он одолжил им 10000 старых франков для её осуществления. Серия была озаглавлена «Китайцы играют в шахматы».