Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим - [127]

В этом месте хочу не упустить момент и рассказать о небольшом событии, которое меня очень повеселило, когда я услышал о нем впервые. К сожалению, меня не было там, когда это произошло, но у меня нет сомнений в том, что все происходило именно так, поскольку сведения исходили из чрезвычайно надежного источника, который я, по понятным, причинам не могу раскрыть. Во всяком случае, сообщалось, что Иисус не сам принял смерть на кресте, а использовал другого человека. Поскольку у Него не было ни малейшего желания испытать муки и боль в своем нелюбимом человеческом облике, и Он давно уже настроился на возвращение на свое родное Седьмое Небо, и Ему не хотелось испортить радость ожидания страданиями от распятия.

Кажется, это был некий Симон Киринеянин[174], вроде, ливиец, что, однако, доподлинно не известно, которого злосчастная судьба именно в этот момент привела в Иерусалим, так вот, этого Симона Иисус с помощью божественных сил якобы вынудил сначала нести за Ним крест по горбатым улочкам Иерусалима, а затем превратил с присущим Ему юмором, в свое подобие, и бедного Симона приняли за Иисуса и ошибочно, по неведению, распяли на кресте. Написано, что был там юноша, который следовал за Ним, накинув льняное одеяние на голое тело. И они схватили Его, но Он, оставив одеяние у них в руках, бежал от них обнаженный, и этот юноша и был Иисус.

Для Иисуса все это не представляло особых проблем, ибо по желанию Он мог совершать любое превращение, какое в тот момент Ему пришло бы на ум, так почему бы и не превратиться в несчастного Симона Киринеянина? И так, Иисус вознесся опять к Тому, Кто послал Его, и посмеялся над теми, которые не смогли удержать Его, и Он был невидим для всех, кроме меня, потому я отчетливо помню, как торжественно было обставлено Его возвращение под звуки труб и барабанный бой и какой состоялся праздник, оставивший после себя беспорядок на Седьмом Небе, который был тут же полностью устранен услужливыми ангелами, ведь Бог ничего не ненавидит сильнее, чем непорядок на Его небесах; все должно находиться на своих местах, в совершенной гармонии и красоте, ибо так Господь сотворил Свой мир, и так и должно быть на небе.

Людям, однако, ничего об этом было не ведомо, и почитают они того, кто принял смерть на кресте, и утверждают: Он взял на себя все страдание мира, чтобы спасти его навечно от Зла. Однако это был всего лишь несчастный Симон из Киринеи, который не ведал, что с ним произошло, и должен был в муках умереть, поскольку он не обладал силой и величием уйти от своей судьбы и бежать в Каулакау мира, откуда когда-то пришел Иисус и куда Он теперь возвратился, счастливый и довольный. С каким удовольствием спас бы я Симона, но, к сожалению, к большому сожалению, всю информацию об этой истории я получил тогда, когда было уже слишком поздно.

И поскольку Иисус послал на смерть Симона, для него не было особой проблемой еще пару раз явиться перед своими учениками и вызвать тем самым великое удивление, которого я никогда не мог понять, ибо чего необычного в фантоме[175], в привидении? Люди в них верили всегда и везде, не приписывая вмешательства божественных сил в существование такого рода явлений. Короче говоря, разве обязательно надо быть Сыном Божиим, чтобы являться после смерти, неужели это должно было стать последним неопровержимым доказательством мессианства?

Таких примеров я мог бы показать людям тысячи, если бы только они хоть раз попросили меня об этом, ведь в моем царстве нет недостатка в призраках, которые могут греметь цепями, проходить сквозь стены или носить собственную голову подмышкой, что лично я расцениваю как выдающееся достижение, особенно если при этом они еще и разговаривают. И всех их я бы мог вызвать одним мановением руки, если это действительно потребовалось бы людям; вообще, им следовало бы так же, как своего Мессию, почитать вампиров, поскольку они тоже восстали из мёртвых, и не единожды, и не на третий день, а делают это каждый вечер заново, и уже не одну сотню лет. И я действительно показывал людям тех или иных призраков, заставляя их ночью, а иногда — к их прискорбию — и днем бродить в стенах жилищ или по полям. И как часто я печалился, видя скорбь матери по умершему сыну или девушки о возлюбленном, и наоборот, и я просил моего старого доброго друга Смерть проявлять хоть немного милосердия, но он отвечал мне каждый раз, что его генетический код не допускает таких чувств, и смотрел на меня со странной ухмылкой. Поэтому мне приходилось самому заботиться об этом, и я пробуждал от смерти сына или возлюбленного, но никогда не получал в ответ благодарности.

Это считалось чертовщиной (так оно и было на самом деле), наваждением, химерой, люди боялись, кляли и проклинали, крестились, чего я терпеть не могу, но никак не хотели задуматься над тем, что должны были испытывать при этом бедные души тех, кого я пробудил от смерти, ведь именно им приходилось особенно страдать, когда какой-нибудь примчавшийся заклинатель духов грозными и величественными пассами повелевал им отправляться в ад, хотя для них он, может быть, вообще не предназначен. Но кто это может знать, ведь пока еще не наступил день Страшного Суда, и все люди должны еще будут ответить на пятнадцать вопросов, прежде чем решена будет их участь, а это решение мы, Бог и я, оставили за собой. Но зачем мне дольше волноваться из-за этого, я вполне мог бы всё изменить, но это не стоит затрат.