Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - [18]

Это меня сильно беспокоило. Хотя мне тогда еще не приходилось читать Коран, и я не знал изречения «Не испытав всех обстоятельств, не говори, что выдержишь» (цитата приближенная), рассуждал я примерно так же. Дело в том, что меня в моей жизни еще никогда не били, ни в детстве родители, ни вообще кто бы то ни было во взрослом состоянии. Конечно, мальчишками мы частенько дрались в станице «край на край». Дрались по-разному: и камнями, и палками, и просто кулаками. Иногда и здорово попадало, но это ведь драка — тебя бьют, и ты бьешь, и ты при этом не испытываешь чувств унижения и стыда. Даже если иногда и приходится спасаться бегством.

И вот меня ведут на допрос. Причем, это событие совпало и с хорошей новостью: наступила моя очередь перебраться на нижние нары. Ведут двое охранников со штыками наперевес, прямо по людным улицам Кемерова, где- то в центре. Приближающихся к нам прохожих охранники отгоняют громкими криками. Как-то один раз, уже много позже, когда нам с конвоирами было необходимо пересечь тротуар, две молодые девушки хотели проскочить по тротуару раньше нас, но конвоир преградил им дорогу штыком и рявкнул на них какими-то грубыми словами. Я посмотрел на испуганные лица девушек и явно из хулиганских побуждений махнул им рукой и сказал: «Не пугайтесь, девушки! Ребята шутят!», за что получил такой удар прикладом в бок, что наверно с неделю у меня болели ребра.

И на этот раз мне повезло со следователем. Он оказался молодым капитаном, фамилию которого я уже не помню, какая-то короткая, то ли Карпов, то ли Марков. Он не был ни палачом, ни садистом, но должность обязывала, и он действовал так, как от него требовал закон и соответствующий инструктаж властей.

Не знаю, передавали ли из СМЕРШа материалы следствия, но здесь все следствие начиналось заново, с самого начала. Все то же самое, кто, что, когда, с кем и так далее. Все спокойно, потихоньку. Меня тревожило только одно: как он отнесется к обстоятельствам, при которых я попал в плен. Я снова изложил все, что знал и что предполагал, он спокойно все записал и не высказал мне никаких сомнений и никаких подозрений. Слава Богу, так как я считал эти обстоятельства единственным в моих рассказах случаем, способным возбудить в следователе недоверие ко мне.

Как медленно тянется время в тюрьме. Конечно, я не могу похвастаться солидным опытом в этом деле. Многие тысячи людей сидели в тюрьме многие годы и десятки лет, и они могли бы более обоснованно высказать свое мнение, но для меня достаточно и моего опыта. Кроме того, интересный вопрос, а как влияет на впечатление о медленном течении времени в тюрьме такой дополнительный фактор, как голод? Я считаю — сильно влияет.

Съешь утром эти 450 граммов неизвестно чего и начинаешь мечтать о следующей такой же пайке. И так целые сутки, ибо баланда в обед нисколько не умаляет чувства голода. День за днем, день за днем.

В нашей камере появился новый жилец, краснодарец, капитан по званию, окончивший в свое время КИПП — Краснодарский институт пищевой промышленности. Он и начал нам иногда по целым дням рассказывать всяческие истории о разных вкусных вещах. Все слушали, и вроде бы даже в желудке легче становилось. Потом, правда, в нашу камеру поступил врач и разъяснил всем, что вот такое слушание голодным человеком лекций о вкусных вещах имеет медицинское название «пищевой онанизм», и это очень вредно для человеческого организма. Правда, врач не объяснил нам, а вредно ли каждую ночь видеть те же самые вкусности во сне, и если вредно, то как с этим бороться или как этого избежать. По-моему, никак, потому что это происходит, по Фрейду, из подсознания, а подсознанием человек управлять не может.

В средней школе ученикам иногда дают задание написать сочинение на тему «Твое представление о счастье». Если бы я стал писать такое сочинение, тогда я бы написал: счастье человека заключается в том, чтобы иметь одну булку любого, самого черного, хлеба в день. И больше ему ничего не надо. И такое сочинение подписали бы все заключенные Кемеровской тюрьмы, а, возможно, и всех тюрем Советского Союза. А того капитана продолжали упрашивать рассказать о приготовлении и составе всякой пищи, но теперь он делал это редко и с неохотой, только когда уж-очень сильно его упрашивали.

Допросы шли своим чередом, я хвастался перед своими сокамерниками, какой у меня хороший следователь, но большинство относилось к моим рассказам скептически. «Цыплят по осени считают», «Не говори — гоп, пока не перепрыгнул» и другие подобные изречения я часто слышал, и в этом был свой резон, потому что слишком часто приходилось видеть эти самые наглядные результаты допросов.

Настала снова моя очередь, и я перебрался на верхние нары — самое привилегированное место в камере. Рядом со мной занимал место пожилой человек по фамилии Акулов. Он уже ожидал суда и рассказал мне свою историю. Родом из Кемерова, он еще до революции закончил мореходное училище и всю жизнь водил пароходы по Енисею и Лене. В последнюю навигацию Лена неожиданно рано встала, и пароход с экипажем остался на зимовку в Якутске. Считалось, что они ремонтируют свое судно, на самом же деле они все ночевали в городе, а на судне по очереди оставалось по два вахтенных. И в одну ночь их судно сгорело. Что было причиной, неизвестно, но оба вахтенных получили по 8 лет, а капитан и старший механик — по 3 года за халатность. Сроки по тем временам небольшие, но Акулова загнали в такое гибельное место, что он решил, что ему там не выжить. У него в тех местах было полно друзей и знакомых, и он решил бежать. Пройдя 700 километров на собаках, он добрался до людных мест и с помощью друзей доехал до Кемерова, где у него были и друзья, и родственники, а не поехал к семье, которая жила или в Иркутске, или где-то там. Но его нашли и в Кемерове, а теперь следствие закончено, и скоро будет суд.