Товар для Ротшильда (сборник) - [14]

Водники занимали солидный сталинский особняк всего в два, но очень высоких этажа. Кстати, в двух шагах от Азизяна. При поддержке четырех колонн над ступенями белел лепной треугольник. Пересекая улицу Володарского тянулся, вплоть до самого Днепра, меняя названия, тихий переулок, уходил вниз. По левую сторону, я знал об этом от кого следует, находится никак не обозначенное здание синагоги, погруженное до поры в глубокий и торжественный сон. Почему-то вглядываясь в треугольник Дома Водников летними сумерками, легко представляется лунный диск, мертвый час, на улице ни души, особое безжизненное тепло воздуха ночи. В безмолвии нарастает звук шагов, в полуприпрыжку, кто-то единственный во всем городе приближается по переулку от реки, минуя синагогу, ибо не был сотворен вместе с теми, кого там ждут. Наконец, прошлепав по ступеням непросыхающими лапами, простирает, присев, перепончатые пальцы к пустому треугольнику Дома Водников. И на немой призыв днепровского гостя, где-то внутри, в секции народных инструментов кто-то выстукивает на виброфоне полинезийскую мелодию…

Сермяга вошел раньше нас, как к себе домой. Никто ни о чем не спрашивал, вестибюль был пуст. Худрук не соврал, он привел нас в каморку с инструментами под лестницей, ведущей на сцену актового зала. Собачью шапку он бросил на столик и сразу вручил мне полуакустическую гитару «Рекорд»: «Вспомни, что знаешь, а мы с Саней сходим, возьмем попить». Он так и вышел с непокрытой головой. Физиономия у него под битловской прической была старая, не разглаженная здоровым образом жизни после излишеств молодости. Который раз меня поразило свойство удлиненных волос — явно этот бухарик отрастил их недавно, году в 72‑м, а кажется, родился с такою прической, или нет — скорее восстал из гроба. И щипнул нехотя струны. На хуя оно мне надо? Если бы нормальные люди знали нормальные песни, я бы нормально их пел под нормальный аккомпанемент. Но мне уже довелось отведать идиотизма наших музыкантов. Они сами не знают, чего хотят. Когда-нибудь из этой вяло выраженной неопределенности созреет угроза всему Свободному миру. Они, дети их охуенные, не простят Америке равнодушия к их кривляньям. И если эта досада станет идеологией чванливого Кремля… Что ж, тогда следует подумать о хирургическом безлюдьи нейтронной бомбы. Я понимаю людей в Пентагоне, только не в том, где спекулируют бельецом научные сотрудники. «Пентагоном» называли оборонный НИИ напротив Интуриста. В этом НИИ работают мужчины волевого типа. В очках, с усами. Судя по этим усам, куннилингус или, как говорит Сермяга «припадалово» сгибает их собачьи шеи, словно по зову муллы. Где так вольно дышит человек? Оборону государства доверили пиздогрызам. Я лично слышал песенку про обветренные руки и старенькие туфельки, а мещцу ними, надо понимать, этот сычуг?

Насмотрелся я, как тянут шею к дрянному микрофону на танцплощадках вокалисты, словно пришли к врачу лечить стоматит. Пока соскребают налет, они орут. А в кустах дерутся сумочками старшеклассницы в сырых оранжевых гольфах. Одна другой сказала: «Клыковая». Клыковайя кон Диос. Не поймут. Я еще раз, вдруг за мною следят, ударил по струнам…

— А Он где ходит?

Я повернул голову. В проходе стояла женщина с простоватым чувственным лицом, она вертела на кулаке острую меховую шапку.

— Он скоро придет.

— Тогда скажите, что я здесь.

Приятные знакомства сулит полумрак коридоров и студий, но стать одним из обитателей Дома Водников мне не хотелось. Пусть будут разные дома и ложи — Азизяна, Клыкадзе, моя наконец. Надо было сказать этой симпатичной личности по-колхозному: «Воны пшшы по выно». Развеселить ее, познакомиться… И сгинуть в Доме Водников на полжизни? А она будет ковырять пальцем обои, и закрывать глаза: Тебе нравится? — А…га…

Они вернулись, выложили на стол (шапку пришлось убрать) 0.7 «Таврiйського», консервы, две пачки феодосийской «Примы». Подруга худрука возглавляет танцевальный коллектив. Между прочим, Мельник…

— Что Мельник? — меня внезапно охватила тревога от этого имени.

— Мельник классно танцует, — успокоил меня Сермяга. Вернее за него обронил эти слова художник, отряхивая вверх дном ополоснутые стаканы. Под курткой болонья на нем был серый пиджак и водолазка. Он помогал карьере лучшего друга и просто хорошему человеку, которые согласись, Гарик, так редко встречаются в этой Стране Советов. Имя, «хорошего человека» ускользнуло от меня, я слышал его словно сквозь сон. Судя по тому, как основательно он наполнил собственный стакан, это была первая доза чернил, по крайней мере, за вечер, и он в ней отчаянно нуждался. «Видишь, Игорек, я вас немного обделил, — проговорил он, угадывая мои мысли, — Саня, Игорь, за знакомство… Видали мою подругу? Я вас еще познакомлю…»

В каморке сразу стало жарко. Арабский свитер Сермяги принял резко ядовито-зеленую окраску. Золото его влажных волос отливало мочой, от засаленных брюк, по-моему, единственных, тоже несло мочой и просроченным илистым одеколоном. Сермяга не торопился просунуть в джинсы свои с детства волосатые ноги. А какие волосатые руки уже в детстве сжимали эти шарнирные ноги, вздувая не детских размеров кожаный чайник между ними, знает один бог.