Тот, кто не со мной - [4]

Роланд наклонился, чтобы раздуть огонь, и взял пустое ведерко. Сказав, что скоро вернется, он вышел на улицу за углем.

Лестер уселся в кресло, и некоторое время стояла тишина. Свежеподброшенный в огонь уголь зашипел, и пламя снова рванулось вверх, сине-зеленое и желтое, как будто вне себя от радости, что его вернули к жизни.

— Значит, злобный маленький тигренок превратился в тихую ручную мышку — какое разочарование!

Эта насмешка, сказанная как будто в заключение рассказа о маленькой девочке, возмутила ее и вырвала из привычной бесстрастности. Но она лишь слегка повела плечами, словно для того, чтобы сбросить досадный груз.

Лестер продолжал все тем же провокационным тоном:

— Значит, ты так и не простила меня за то, что я тогда с тобой сделал? Даже если учесть, что это бы ла случайность. — Он пристально смотрел на нее. — А теперь я тебе кое-что покажу. Подойди сюда, Элиза.

Его повелительный тон возмутил девушку, и какое-то мгновение она не двигалась с места. Потом, опять чувствуя себя ребенком, которым командует ненавистный друг ее брата, она медленно выбралась из глубокого кресла и встала на коврик рядом с Лестером. Она откинула назад волосы обеими руками и постаралась разгладить складки на юбке.

Он поднял правую руку, повернув ее тыльной стороной.

— Присмотрись повнимательнее. Это шрам, видишь? Тот самый, который оставили твои зубы много лет назад. Это не был несчастный случай. Это повреждение было нанесено мне умышленно одной мстительной маленькой чертовкой по имени Элиза Леннан. Так что теперь я уже не могу ее забыть, понимаешь? Хочется мне или нет, придется объяснять всем и каждому, кто спросит, в том числе моей жене, когда она у меня появится, моим детям и внукам. Это напоминание о тебе, покуда я жив. — Он притянул ее и заставил сесть на ручку кресла. — Так вот, почему же я должен простить ее за умышленно нанесенную рану, если она до сих пор не может меня простить за тот случайный удар?

Элиза дернулась, стараясь отойти от него, чтобы избежать ответа на вопрос, но он крепко держал ее за запястье. Она беспомощно покачала головой.

— Прости, Лестер, я же не знала… Но… — Она снова посмотрела на шрам и нахмурилась. — Но ведь я уже ничем не могу помочь тебе, разве не так?

— Нет, ты никак не сможешь заставить этот шрам исчезнуть, это правда. Но… Так, у меня появилась одна мысль. — В глазах его что-то блеснуло. — Кое-что ты все-таки можешь сделать, чтобы эта рана затянулась. — Он понизил голос до шепота, злорадного, торжествующего, сводящего ее с ума. — Ты можешь его поцеловать.

Она затаила дыхание и уставилась на него.

— Ты не можешь говорить это серьезно.

Он увидел, что она колеблется, и поднес свою руку к ее губам.

— Давай. После стольких лет, что я ношу твою отметину на руке, думаю, я заслужил что-то вроде извинения или возмещения, акт послушания, нанесение бальзама — от тебя, которая и стала причиной моей раны.

Охваченная нелепым чувством вины, она двинулась, как будто под гипнозом, и потянулась к его руке, но как только ее пальцы прикоснулись к его плоти, до нее дошло, что происходит: он снова стал противным другом ее старшего брата, который смеется и издевается над ней, как и раньше. И она почти попалась в его ловко расставленную ловушку.

В ужасе от того, что чуть было не послушалась его повеления, рассерженная тем, что готова была унизиться из-за того, что произошло между ними столько лет назад, она в ярости отдернула руку и выбежала из комнаты, захлопнув дверь и слыша за спиной ироничный, почти злобный смех.

По воскресеньям Элиза расслаблялась. Она готовила обед и убиралась, а остаток дня проводила, почти ничего не делая.

Отец много раз говорил, что ей необязательно ходить на работу. С двумя довольно приличными зарплатами, которые приносили в дом они с братом, он был готов давать ей любые деньги на личные расходы.

Но Элиза каждый раз упорно отвергала роль домашней хозяйки на полный день. К тому же она не хотела финансовой зависимости от отца, к которому была очень привязана.

Обед уже закончился, и она собиралась подняться к себе наверх, когда внезапно позвонили в дверь. Удивившись, что кто-то заявился к ним в воскресный полдень, она пошла открывать.

— Здравствуй, Лестер, — безрадостно поприветствовала она мужчину, стоявшего на пороге, и отодвинулась, чтобы дать ему пройти. Она не могла понять, почему пульс ее так тревожно участился только из-за того, что к ним зашел Лестер Кингс.

— Привет, Элиза, а Роланд дома?

— Наверху в своей комнате. Хочешь подняться к нему?

Ее голос звучал ровно и бесстрастно, и улыбка Лестера испарилась, как только он увидел ее безжизненное лицо. Нахмурившись, он резко спросил:

— Какая у него комната? Та же, что и раньше?

Элиза снова кивнула, и он бегом устремился вверх по лестнице. Она последовала за ним и зашла в свою спальню. Следующие полчаса она слушала их возбужденные голоса и бесшабашный смех с такой сильной завистью, что это ее напугало.

Раньше она никогда не ощущала потребности в компании друзей. По природе она была склонна к одиночеству, унаследовав эту черту от отца. Она всегда чувствовала дистанцию между собой и другими девочками своего возраста. Внутри ее что-то препятствовало свободному обмену мыслями и словами, смеху, который, казалось, был существенной частью жизни ее сверстниц. А теперь, как только в ее жизни вновь появился Лестер Кингс, все начало меняться. И эта мысль наполнила ее страхом — и дурными предчувствиями.