Тоска зеленая - [2]

— Нехорошо, — согласился Сохатых, — но это издержки вольницы. Век такой, новое место. Начальство новое из реакционеров. А потом…

— А так хорошо, — милостиво перебил Юрочка, — вы можете гордиться!

— Спасибо, — пролепетал Сохатых, — вы знаете, мы, писатели, не избалованы. Нечасто доводится услышать такое доброе и, главное, компетентное мнение.

Юрочка уже притомился.

— Нехай, нехай, добре, — сказал он басом, — то гарно. Бывайте ласковы.

— Но мы же не поговори…

Юрочка положил трубку.

Не смешно, нет. Сам ты Истигней.

Он просидел на кафедре еще полчаса, но больше ничего не придумал. В это время Сохатых декламировал жене о том, что сознательный пролетарий исходно понимает литературу глубже, чем завистливые коллеги, погрязшие в мелкотемье. Надо будет рассказать об этом на собрании, сказала жена, пусть подавятся. Могут не поверить, сволочи, засомневался Сохатых.

Юрочка шел сумрачным городом, разочарованный карьерой. Ему было обидно, что при этом он чувствовал себя виноватым, предателем. За что, перед кем? Может быть, всякий, рожденный в стране СССР, тем уж виноват, что хочется ей кушать?

Позавчера он шел с работы, задумавшись об одной студентке. И не заметил, подходя к остановке, что люди, хотя их было немало, как-то странно освободили ее середину, теснясь по периметру.

Естественно, он машинально пошел на свободное место — и натолкнулся там на пожилую женщину. Очки. Пальто, трико и кеды. Растрепанная голова.

— Что же ты со мной сделал, негодяй? — сказала она ему как доброму знакомому. Юрочка смотрел на нее, как филин — он видел ее впервые.

Через три секунды он понял: сумасшедшая. Но уже успел почувствовать себя разоблаченным, униженным грешником и сильно струхнуть.

— Вы мне в матери годитесь, — брякнул он наобум, оживляя зрителей, — отстаньте, пожалуйста.

— Вот именно, развратник! — воскликнула безумная и попыталась ухватить его за рукав. Пришлось бежать. Иные из толпы могли поверить ей, и в этом был смысл. А что он, педагог, хотел сделать с той студенткой?

В общежитии ему сказали, что это была бывшая жена доцента Кибальникова. Она часто стережет его на университетской остановке, коротая время в откровенных рассказах о нем всем подряд, включая его учеников. Она печатала ему все его статьи, а он ушел к другой.

Тайна карьеры вышла вся, впереди бесцветная гимнастика буден. Товарищи — предадут, женщины — не оценят. Мачу-Пикчу он не увидит никогда, и его засосет стакан. Будут одни статьи. Никому не нужные. Они и будут жизнью, пока не придет черед последней.

В этом году на факультете умирали часто, и Юрочка преждевременно познал пресную сердцевину своего высокого ремесла.

Когда умер Никольский, Стеценко скорбно сказал над гробом: — Ушел человек. Осиротели близкие. Осталась недописанной статья…

И развивал про статьи. Юрочку покоробила эта «статья». Но, наверное, Стеценко волновался. Впрочем, что еще можно было говорить о склочнике Никольском?

Потом умер добродушный Стеценко, и Абросимов сказал над гробом: — Ушел человек, осиротели родные. В наших рядах невосполнимая брешь. Осталась недописанной статья…

Значит, статья превыше пирамид. И ведь искренне говорили.

Какого черта на главном месте статья, сказал себе Юрочка, эка страсть, что недописана! Когда умираешь — всегда недоживаешь. Как будто смерть бывает правильной, дожидаясь промежутков между статьями. Что такое статья перед смертью?

Даже академика Лихачева статья, холодея от собственной смелости, шепнул себе Юрочка.

В родном южносибирском городке, в замкнутом оазисе преподавателей захолустного пединститута, в некотором роде богоугодного заведения, их дети обязаны были хотя бы получить «поплавок», а в идеале написать диссертацию и занять место своих родителей или родителей своих сверстников, по методу перекрестного опыления. Иначе скандал, пятно на семье, потеря уважения.

Юрочка же не только без поддержки поступил и окончил курс старейшего легендарного университета, но и остался в нем работать. Надо ли говорить, как чванились им родители.

Правда, перед тем слоились годы, когда им довелось щедро испить из чаши позора. Они были интеллигенты в первом поколении, из села, поступили в пединститут сразу после войны и за свою нишу в тени великих строек пролили немало пота. Они застряли на ступеньке добротной образованщины и ни в чем не хотели ни отличаться от прочих, ни упрекать свой век. Они соответствовали. Преподавали и растили троих детей.

Сначала огорчила дочь. Они пристроили ее, нерадивую, на свой факультет. Через год она бросила учебу, течение унесло ее в продавщицы магазина «Ткани», что располагался на первом этаже их дома, где жили вузовцы и другие достигшие положения люди. Потом она выходила замуж за хама, развелась с ним и стала, мягко говоря, гулять. Она красит веки в зеленый цвет, ногти — в алый и постоянно перекуривает, дымит «Опалом» у входа в магазин. И говорит всякие дерзости проходящим мимо друзьям и коллегам родителей. «Чего уставились» и т. п.

Но мало того. Еще большим позором покрыл родителей старший сын Владлен. Избалованный и грубый, он, еще учась в школе, ударился в пьянство, хулиганил, пропадая в бильярдной в городском парке. Этого алкоголика и матерщинника даже и не пытались запихивать в пединститут. Когда он был дома, сугубой мукой для родителей становился магнитофон, из которого часами неслись контрабандные вопли какого-то Поля Анки и некого Высоцкого, безусловного уголовника в прошлом и, может быть, в настоящем.