Тоска зеленая - [4]

Да провались ты в тартарары, подумал Юрочка. Какие горы мог своротить такой лапчатый гусь?

А вскоре Обносков и позабыл эту историю, принявшись ухаживать за одной сомлевающей в библиотечной духоте аспиранткой. Впрочем, она не принимала его всерьез.

В конце июня состоялась встреча выпускников факультета. К назначенному часу над входом в учебный корпус повесили картонный планшет с цифрой «20», в открытое окно одной из кафедр выставили проигрыватель, и он в меру сил наполнял дворик звуками «Щелкунчика». Преподаватели вышли на свежий воздух и встали цепями и группками. Они предварительно улыбались, репетируя встречу с учениками. Улыбались и те, кто пришел на факультет много позже и не знал выпускников 1958 года. Юрочка тоже улыбался.

Стали собираться мужчины и женщины на пятом десятке лет. Многие приехали издалека. Они выделялись: в тех местах по-другому ходили и разговаривали, и это отразилось на них. И чем длиннее был путь человека до альма матер, тем увесистее была его сума, в которой нетерпеливо гремели бутылки.

Рядом с Юрочкой стоял его старший товарищ Капитанов, он был постарше выпускников, вел у них занятия и театральный кружок, а потому знал их всех и, обнимаясь то с одним, то с другой, охотно сообщал Юрочке, кто это и откуда.

Как быстро увядают люди, думал Юрочка, как много бесформенных тел, щербатых ртов, морщин, нелепостей в одежде, неглаженных брюк.

Как много усталых, потерявших искру глаз!

И эта женщина в безобразных очках, с варикозными ногами — первая красавица курса? И первый заводила, блестящий чтец своих и чужих стихов — вот этот лохматый ипохондрик с кривым неопрятным ртом? Боже ты мой, вот она, доля голодного и забитого педагога. Заржавели, порвались струны Эоловой арфы!

— Пришел Сохатых, — сказал Капитанов, — я его не люблю.

Сохатых? Где Сохатых? — очнулся Юрочка — Я хочу видеть этого человека!

Капитанов был почти шокирован. Он понял Юрочку по-своему. Тогда люди вообще не вызывали друг у друга доброго любопытства, и уж к таким, как Сохатых, оно могло быть только сомнительным.

— Был остолоп из остолопов. Все над ним потешались, — ревниво сказал Капитанов.

Поодаль, среди сарафанных теток помещался крупный, выпуклый, весь в ломтях дикого сала человек с подозрительно кудрявой, шельмовской головой. Отставив массивный зад, подобный четвероногому существу, выкатив плакатные глаза, он горячо что-то намолачивал теткам, теребя руками висевший на шее блестящий иноземный фотоаппарат. И тетки без конца посматривали на это чудо и тоже притрагивались к нему руками.

Юрочка вспомнил сегодняшнего шмеля, увиденного в школьном сквере. Огромный шмель в расцвете статей пристроился к цветку шиповника и доил его, поводя раздувшимся бесстыдным задом.

Он подобрался поближе. Сохатых звенел знакомым Юрочке тонким голоском.

— Все говорят: писатели богато живут, командировки, Пицунда, Переделкино, гонорары…

Не верьте! Чушь собачья! Глупость! Вот мы с женой съездили в Западную Германию — трусы было не на что купить! Трусы было не на что купить, представляете?

Летел пух, тетки чесали ноги и сочувственно кивали. Одна — совершенно искренне.

«Под видом жалобы он хвастается, сообразил Юрочка, хвастается, дешевка, что власть его холит, путевку ему в капстрану выдает. И фотоаппаратом козыряет — смотрите, жалкие, сделано в Японии! Обменяй его на трусы, раз ты такой несчастный!»

Юрочка отошел в сторонку. На отлете, у прутьев решетки, отделявшей тротуар от зеленых насаждений, сидели на корточках два маргинальных выпускника, седой и плешивый, и пили из граненых стаканчиков зеленоватое нечто.

— Ты из новеньких, — окликнули они его, — ассистентик? Выпей с нами.

Юрочка выпил что-то крепкое, сводящее скулы.

— Почему вы не со всеми? — спросил он.

— Мы паршивые овцы, газетчики, — ответил ему седой, — их от нас тошнит, нас от них тошнит.

— Особенно от Едуярда, — сказал плешивый, — от проститутки этой.

И рассказал свежие новости про Сохатых. Тот организовал какие-то письма от трудящихся, в них воспевались его партийно-краеведческие лубки, его смердящая лира и мазались дерьмом творения Васьки Французова, его вечного соперника. Они едят из одного корыта и вечно сталкиваются пятаками.

— Васька по крайней мере пьет, — сказал седой, — его совесть мучит.

— Два сапога пара, и оба, ха-ха, жмут, — не согласился плешивый.

Эдуард огласил письма на писательском собрании. А Французов, придя под мухой, начал скандалить, слово за слово — схватились за грудки. Французов кричал, что Сохатый — Иуда, лизоблюд и все подстроил, нет никаких ветеранов в действительности, надо эти фигли-мигли проверить. Дальше — веселее…

Юрочка опустил свои ясные глаза.

В общем, Французов треснул Сохатого по уху, а тот, трезвый, хитрый, сдачи принципиально не дал и вопиял к собравшимся. Оно бы еще и обошлось. И не такое видали, но бешеный Французов схватил те шикарные настольные часы, что подарил писателям хозяин обкома, и расколотил их о паркет. Вот этого точно не следовало делать.

Хозяину донесли. В итоге Французова исключили из писателей, из партии. Жена его тут же выставила за дверь. И он с позором уехал к матери в далекую Ельню. Скушали человечка в две недели.